1. Ну, во-первых, людям, как ни крути, нравится смотреть на насилие, разрушение и тому подобное – поэтому-то фильмы-катастрофы, да и просто выпуски новостей, всегда вызывают повышенный интерес со стороны зрителей. Именно поэтому необходимо создать канал, на котором будут транслировать исключительно насилие и разрушение; и даже если в мире ничего такого происходить не будет, нужно будет все равно придумывать и показывать кровь и смерть. Кровь и смерть – это круто, люди от этого балдеют. Если это чужие кровь и смерть, конечно.

2. Во-вторых, на всяких там спортивных соревнованиях, например, я бы играл гимны всех участвующих стран одновременно, чтобы получалась такая чудовищная какофония, которая бы символизировала вечный мир и единение. Какофония, от которой у зрителей бы полопались барабанные перепонки.

3. И, в-третьих, я бы вообще не стал показывать передачи и фильмы про любовь, добро и все такое – Ромео и Джульетта типа и тому подобное, - все равно это никому по большему счету не нужно. Людей-то интересуют не чувства, а то, кто с кем спит и прочие интимные подробности. И на добро всякое им плевать. Больше секса, больше похоти – и никакой любви.

 В общем-то, я просто хочу сделать телевидение эффективней. Кого интересует красота и гуманизм? Правильно – никого. Людям нужно шоу и шоу кровавое – поэтому все с удовольствием смотрят репортажи с полей сражений очередной войны. Войны, которая преследует, конечно же, гуманистические цели – войны, которая удовлетворяет человеческую страсть к чужой боли и отчаянию.

 Нет, я не хочу сказать, что нужно затопить телевизионные экраны кровью, просто надо показывать ее более осмысленно, что ли. Говоря, типа, смотрите: это же круто, вам это нравится, ну не врите себе, ведь нравится же, а? Кому не нравится?

 А раз нравится всем – вот и смотрите себе на здоровье. Смотрите снова и снова, освобождайте свой первобытный страх, утоляйте свою древнюю жажду. Смотрите на чужую боль и чужое горе. Смотрите и оправдывайте зло, творящееся в мире: воровство, коррупцию, все эти политические игры, псевдодемократию, тотальное вранье и насилие, безработицу, вонючую социальную систему, бессмысленные реформы.

 Это лучше дешевых голливудских пугалок. Это то, что живет в нас. Это самое крутое реалити-шоу, которое творится на телевизионном экране под названием мир. Да, вот так бы я изменил телевидение.

 В это время вода в кастрюле начинает кипеть. Белая пена поднимается из-под крышки. Я беру пачку макарон – наконец-то социальная дура купила не гречку – и высыпаю ее содержимое в кастрюлю. Реклама кончилась, и теперь играет группа Корн.

 День в самом разгаре, весь город и весь мир в движении. Но только не я. И я не парюсь.

 Я на своей волне; я тоже двигаюсь, но по своей оси и со своей, удобной для меня, скоростью. Мне так проще, да и по-другому я все равно не смогу. Я просто смотрю телевизор и готовлю жратву.

 А потом сажусь есть. И снова смотрю телевизор. Солнце бросает тусклый отблеск на экран. Солнце скользит по занавескам. Я доедаю макароны и понимаю, что хочу спать. Бросаю тарелку в раковину и еду в комнату. Ложусь, не раздеваясь, и сон настигает меня моментально.

 Сны подобны телевидению. Густая патока сна обволакивает тебя, втягивает, начинает показывать свои программы. Плавно движутся неясные образы, вспыхивают мимолетные сюжеты, появляются их герои. Кажется, что ты участник какого-то шоу, непонятного и при этом колоссального по масштабам. Здесь нет ведущего, есть только зрители. Молчаливые, но причастные. Во сне каждый может стать чем-то большим, чем является. Как и на телевидении.

 Я просыпаюсь около семи часов вечера. Комнату окутывает легкая неплотная тень, солнечный свет за окнами потускнел, словно заляпанный руками кусок металла. Время моей охоты близится.

 Слезаю с кровати, сажусь в свою коляску и направляюсь к шкафу. Достаю винтовку, нежно глажу ее холодную поверхность. Ну, что, красавица, споем сегодня нашу любимую песню?

 Я еду на кухню. По телевизору показывают вечернее ток-шоу, сборище серого сброда, глупое и бесполезное. Я подъезжаю к окну и отворяю боковую створку.

 Вечерний ветер врывается в кухню, шевеля занавески, словно огромные листья сказочных деревьев или паруса невидимой каравеллы. Тени глубокими морщинами легли на кожу улицы. Толпа оживленно ползет в разные стороны, глупая-глупая гусеница-толпа, глупая как любое вечернее ток-шоу.

 Я осторожно высовываю ствол винтовки в окно – так, чтобы с улицы его было незаметно. Я чувствую, как слегка подрагивает в моих руках оружие, влекомое земным притяжением. Чувствую, как с нарастающим напряжением колотится мое сердце. Колотится в предвкушении лучшего шоу в моей жизни. Я выстрелю в телевизор мира. Стану его героем, незаметным, но от того не менее сильным и властным.

 Я поглаживаю приклад, пальцы тянутся к спусковому крючку. Всему свое время, всему свое время, мои дорогие! Я приближаю глаз к оптическому прицелу.

 О, как это круто видеть мир сквозь оптический прицел винтовки. Словно на экране телевизора, только телевизора куда более живого, движущегося, пульсирующего. Я вижу толпу почти в упор, ее колыхание, похожее на колыхание желе или медузы на поверхности океана (а ведь я видел все это лишь по телевизору…); пальцы потеют, пальцы только ждут сигнала мозга.

 Я шарю взглядом по толпе, выискивая сегодняшнюю жертву. Женщина с ребенком – неинтересно. Толстый тип, красный, разморенный ходьбой и вечерней духотой, - это уже намного круче. Но все-таки сегодня хочется не этого.

 Нужно найти человека, обычного во всех смыслах человека, задавленного грузом повседневных хлопот, погрязшего в этом жестоком по отношению к нему мире, зрителя – да, именно зрителя! – наблюдающего это глупое шоу, только наблюдающего – неспособного что-либо изменить. Вот кто должен стать моей жертвой.

 Моя винтовка, пульсируя, ищет свою мишень. Одна за другой промелькивают человеческие головы: стриженные и патлатые, седые и крашенные, грязные и зализанные лаком, стянутые заколками или бантами, прикрытые кепи или шляпами – такие уязвимые, такие болезненные. Переполненные страхом изнутри. Страхом за собственный покой.

 Пропускаю мимо двух-трех человек. Не те. Упираюсь взглядом в человека в сером костюме, клерка или что-то типа того: вид у него потрепанный и усталый, вид у него такой, что я ни на секунду не сомневаюсь – это именно то, что я искал.

 Я вижу его насквозь. Постылая рутинная работа, недовольство заработной платой, частые конфликты с начальством, неурядицы в семье, невозможность что-то изменить. Порочный круг, замкнувший в себе одну никчемную судьбу и потихоньку сводящий ее на нет, – все это я замечаю за каких-нибудь пару секунд. И я уже знаю свою жертву.

 Я слежу за ним, выбирая место, где я точно попаду в него, не задев никого другого. Навожу прицел на его шею. Мелькают смазанные силуэты и тени. Проносятся машины.

 И вот он выходит на более или менее свободное от людской толкотни место. И тогда я нажимаю на спуск.

 Сухой щелчок. Пуля уходит в пространство. The show must go on!

 Позади меня шумят динамики телевизора, все то же вечернее ток-шоу, впереди мерцает экран этого серого и некрасивого мира. Экран, на котором теряет равновесие несчастный герой глупого шоу под названием жизнь, и с гримасой неописуемой боли летит на асфальт. Мне кажется, что я даже вижу огромную красную опухоль у него на шее. Я вижу его боль, во всяком случае.

 Я отъезжаю от окна и захлопываю створку. Задергиваю занавеску. Винтовка в руках слегка подрагивает. Она, как и я, в экстазе. Мы делаем такое шоу, которое не под силу даже телевизионщикам.

 Я включаю чайник, щелкаю на MTV и еду в комнату. Прячу винтовку в шкафу. Смотрю на часы: без четверти восемь.