Грохотало и минометчики ушли на озеро, туда, где отдыхал полк. А Батов остался скучать на дежурстве. Слоняясь по опустевшему лагерю, забавлялся трубкой, нажимал то одну, то другую кнопку, присматривался, нельзя ли разобрать эту штуковину и узнать, для чего она предназначена. Но разобрать ее было невозможно, потому что кнопки вставлены изнутри, и крышечки на концах крепко запаяны…

Вдруг трубка щелкнула и… взорвалась. Батов успел увидеть фиолетовые перья безжалостного пламени, на него быстро-быстро пошла земля, опрокинулась — и все померкло.

Услышав звук взрыва, к нему подбежали с разных сторон Оспин и Усинский.

Левый рукав гимнастерки ниже локтя разорван, из руки течет кровь. Больше никаких признаков ранения не видно, однако лейтенант потерял сознание. Рядом валялась злополучная трубка, разорванная до половины с одного конца и совершенно целая с другого. Оспин схватил ее, отшвырнул дальше на поляну и там сюрпризная мина взорвалась еще раз.

Сержант припал к груди Батова, прислушался — сердце бьется.

— Беги, запрягай подводу! — приказал он Усинскому.

— Извините, — смутился Усинский, — я не умею. Я готов сделать что угодно, только не это… Извините, пожалуйста…

— Тетеря! — выругался Оспин и побежал было к лесу, где располагался обоз, но оттуда, нахлестывая лошадей, мчался Крысанов, стоя в повозке.

— Чем его? — спросил, подъезжая, Крысанов. Он расправил брезент, соскочил к товарищам.

Батова уложили в повозку и двинулись к деревне.

— А ты оставайся тут, на своем посту, — приказал Усинскому Оспин. — Сами, без тебя управимся.

Санрота находилась в крайнем большом доме, утопающем в зелени цветущих яблонь. Когда повозка въехала во двор, из дверей выскочила Зина Белоногова.

— Кого это вы, мальчики? — спросила она и, взглянув на лицо Батова, ахнула: — Алеша! Что с ним?

Появился врач, санитары с носилками, раненого унесли.

— А вы поезжайте обратно, — снова вышла на крыльцо Зина. — Быстро, быстро! Убирайте лошадей со двора.

— Нам узнать надо, что с лейтенантом-то, как? — возразил было Оспин. — Без сознания ведь он.

— Я вам что говорю! — прикрикнула Зина. — Сейчас все равно ничего сказать нельзя. Вечером специально приду в роту и все расскажу. А сейчас езжайте!

На обратном пути Крысанов рассказывал:

— А ведь я видел у него штуку-то эту. Подходил он ко мне с ней. Крутит, вертит, кнопочками щелкает. А потом слышу — хлоп! Глянул — упал наш лейтенант. Я скорей к обозу. А тут как раз фураж привезли, кони стоят готовые, в упряжке. Схватил я их — и айда! Смекнул, значит, что без повозки не обойтись.

…Весть о случившемся быстро разнеслась по подразделениям, когда полк вернулся с отдыха. В роту приходил майор Крюков, расспрашивал, записывал, снова расспрашивал. Его интересовало не только само происшествие, но и то, как вел себя Батов за несколько дней перед случаем, не встречался ли с кем-нибудь, кроме своих людей, не получал ли писем.

На Володю разговор с Крюковым подействовал удручающе. Майор никак не мог понять, для чего принес Грохотало эту трубку, как он ее нашел, с какой целью передал Батову, почему она не взорвалась раньше, если все кнопки трогали не по одному разу еще до того, как трубка попала к Батову…

Зина Белоногова долго не приходила.

— Если она через двадцать минут не явится, пойду сам туда, — заявил Володя. — В двери не пустят — в окно залезу, от окна прогонят — через печную трубу ворвусь.

Но врываться не потребовалось, потому что минут через пятнадцать прибежала Верочка Шапкина и сообщила: лейтенант Батов пребывает во вполне удовлетворительном состоянии. Завтра его можно будет навестить. Кость руки почти не повреждена, а из сознания вышиб его сильный удар по голове несколько выше уха.

Оказывается Верочка, как только услышала о несчастье, побежала в санроту, побывала у раненого и по поручению Зины, вернее, она сама выпросила это поручение, пришла к пулеметчикам.

— Он просил принести другую гимнастерку, — смущенно обратилась она к Грохотало.

— Завтра принесем…

— Нет, не завтра, — возразила Верочка. — Я сейчас пойду туда и попутно унесу.

В это время пришел почтальон и, подняв над головой письмо, спросил:

— Кто возьмет письмо лейтенанту Батову?

Потянулось несколько рук, но Верочка протиснулась вперед, закричала:

— Я возьму, я! Я сейчас иду в санроту и смогу передать.

Ей уступили. Схватив письмо, Верочка выбралась из толпы и сразу посмотрела на обратный адрес — от кого? Поняла, что письмо с родины Батова, но разобрать фамилию отправителя не смогла.

— От кого это ему? — поинтересовался Володя, подавая гимнастерку. Взял у Верочки сильно потертый серый треугольник, заглянул на штемпель.

— От кого? — нетерпеливо спросила Верочка.

— Не знаю. Раньше ему писал соседский мальчик, а тут почерк совсем другой, — сказал Володя и, улыбнувшись, добавил: — Сама у него узнаешь. А то как-то получается — ты о нем у меня спрашиваешь, а он о тебе все думает…

— Ой ли? — подскочила Верочка на одной ноге. — Так ты и знаешь, о ком он думает!

— Да уж как-нибудь знаю, — засмеялся Володя. — Соли и каши солдатской мы с ним из одного котелка немало съели, если считать фронтовой мерой.

Верочка круто повернулась, так что рассыпанные по плечам волосы подпрыгнули, и легко пошла от лагеря к деревне. Теперь и на ней были хромовые, как раз по ноге, сапожки. Это ей подарил Михеич. Он сам заказывал полковым сапожникам и вручил при всей санроте, да еще сказал:

— Бери, голубка моя, без всякого стеснения и носи на здоровье. Негоже русской дивчине между побитых немцев ходить в кирзовых.

А поскольку Верочка не решалась сразу принять подарок, добавил укоризненно:

— Смотри ж ты, глупая, ну кто еще из девчат носит кирзовые?

Она посмотрела на ноги подруг, потом — на свои и не могла устоять — приняла.

Всю дорогу до самой санроты она думала об этом загадочном конверте. Письмо обжигало грудь, и она всем сердцем угадывала, что содержание его как-то касается и ее судьбы.

Батов один лежал в полутемной комнате. Единственная койка стояла спинкой к стене, и одно это уже делало обычную комнату похожей на больничную палату.

— Как здоровье, Алешенька? — спросила она, входя. — Что чувствуешь?

— Спасибо, Верочка. Чувствую, что ты пришла и даже выполнила мою просьбу.

— Значит, ничего не чувствуешь. Вот твоя гимнастерка и привет от всей роты. От Володи, конечно, особый.

— Еще спасибо. Повесь, пожалуйста, гимнастерку в шкаф.

— Как твоя рука? — сияла улыбкой Верочка.

— Прекрасно. Прямо слышу, как заживает рана под неослабным вниманием медицины.

Верочка не сразу поняла намек Батова. Дело в том, что минутой назад от него вышла Зина. Она просидела в палате все время, пока Верочка ходила в роту.

— Что во сне видел?

— Ничего, потому что не спал ночью. Я ведь дежурил по полку.

— А ноги у тебя здоровы, Алеша? Плясать ты можешь?

Батов насторожился. Он хорошо знал, в каких случаях предлагают плясать.

— Что ты сказала?

— Пля-сать ты можешь? — рассмеялась она.

— Могу, но за что?

— А вот за это!

Верочка достала письмо и подняла его высоко над головой.

— Покажи адрес, хотя бы из своих рук.

Верочка приблизила треугольник к его глазам. Напрягая в сумерках зрение, он прочитал обратный адрес, долго не мог разобрать подпись.

— Нет, Верочка, — сказал он потеплевшим голосом, — за это письмо я не буду плясать. А если можно — лучше поцелую.

Батов здоровой рукой легонько привлек ее к себе. Верочка, будто испугавшись, медленно, с остановками, склонилась над его лицом, прикоснулась губами к его губам.

За дверью послышались негромкие шаркающие шаги — она торопливо отшатнулась от Батова, присела на стул.

— Что ты испугалась? — серьезно спросил Батов. — Разве ты сделала что-нибудь плохое? Обманула кого-нибудь?

— Ле-ешенька, милый, — шепнула Верочка, зардевшись. И вдруг, напустив на себя шутливую серьезность, строго сказала: — Не забывайте, товарищ лейтенант, что вы больной, находитесь в лечебном учреждении, а я медсестра, состою при исполнении…