Ветер все так же бил в стенку балка, и он со скрипом раскачивался. Из раздергиваемых досок торчали гвозди. Пламя свечи на столе вытягивалось и коптило, Пядышев вспомнил проводы, крепкое рукопожатие Викторенко. Стал он для него учителем, теперь появился второй. У Юрий Ивановича есть чему поучиться: мудрости и спокойствию.

— Мужики, спать! — сказал громко Пядышев и потушил свечу. — Кто знает, сколько будет злиться пурга. Надо экономить. Даже эту свечу!

Пурга бушевала два дня. В снежных облаках тракторы расползлись в разные стороны, и на сбор колонны ушел четверг. Только ночью тракторы заняли свои места, и колонна тронулась с путь.

— Белое безмолвие, — сказал Тонкачев, посматривая на синеватую стрелку компаса. Он не мог признаться трактористу, что начал сомневаться в ее показаниях. Упрямо смотрел на карту, отыскивая изгибы Ево-Яхи. С воздуха она сразу запоминалась, очерченная тенями.

— Лес! — ошалело закричал тракторист. Он оторвал руку от рычага и вытянул ее вперед. Длинные лучи фар упирались в черную стену. Он не мог поверить, что кончилась тундра, он устал от огромной равнины, где перед глазами снег и снег.

— Кажется, в самом деле лес! — Тонкачев посмотрел на карту. Черная полоска означала лес. Кабина трактора похожа на кабину вертолета, но здесь нет никакого обзора, как у пловца, который видит не выше своего подбородка. Знал, что низкорослые ели и кедрачи всегда росли по берегам рек и ручьев, и мучительно старался понять, какая река пряталась под глубоким снегом. В солнечный день по теням легко отыскать реку, но сейчас, в сероватой мути, нечего об этом и думать.

Коваленко до боли в глазах смотрел в окно, чтобы не прозевать спуск к реке. Открыл дверь кабины, высунулся наружу. Впереди все тот же снег, под цвет темного неба.

Вдруг трактор сорвался вниз, обрушивая снежный козырек над берегом реки. За ним рванулся балок.

Гусеницы ударились об лед и, пропахивая глубокий снег радиатором, упрямо поползли вперед.

Тонкачев сильно ударился головой о приборную доску. С опозданием понял, какую пережили опасность.

Темноту прорезали горящие фары второго трактора. Они ударили сверху вниз и воткнулись в лед. Трактор сползал с обрывистого берега, а за ним рухнул вниз балок на санях. Раздался грохот, и тяжелый удар раскатился по льду.

Тракторист обошел стоящую головную машину и, пересекая реку, выбрался на левый берег.

«Обошлось», — подумал с облегчением Тонкачев и пропустил момент появления третьего трактора. Без остановки, пошарив фарами по реке, тот лихо рванул вперед по пробитому следу, увлекая на прицепе балок.

Прогремел сильный удар гусениц по льду. И тут же прокатился треск колющегося льда.

Только сейчас Тонкачев понял, что они с Коваленко допустили ошибку. Надо было развернуть трактор и высвечивать спуск.

Очередной трактор выполз на бугор, и яркий свет фар вырвал стоящий на попа балок. На льду, около огромной пробоины, толпились рабочие.

Свет фар помог Тонкачеву сориентироваться, и он пробился к пробоине. Последние метры он чуть не полз по снегу. Вывалился из темноты, прокричал:

— Люди живы?

— Соколов выскочил вместе со своим напарником! — ответил Тонкачеву кто-то из стоящих, но слова прошли мимо сознания главного инженера. — Да вон стоят, целехонькие, как огурчики.

Тонкачев невидящими глазами перескакивал с одной группы на другую. Серевшие в темноте лица людей сливались воедино. Он торопливо обходил рабочих, пока не оказался рядом с вымокшим трактористом.

— Жив, гвардеец? — Обнял парня, стал тормошить его, словно хотел убедить самого себя, что перед ним Соколов. — Жив, жив…

Тракторист всхлипывал, кулаком тер глаза.

— Ты что?

— Трактор жалко. Скажут, не оправдал доверие!

— Главное, что вы живы!

— Надо попробовать достать, — сказал спокойно Коваленко, всматриваясь в прорубь. От воды тянуло страшным холодом. — Нырять придется: трос надо надеть на крюк!

— Трос есть, — обрадованно сказал Соколов. — На военных учениях мы танки выдергивали из болот!

— Так то на учениях, — ответил Тонкачев, приходя в ярость. — А вы почему стоите мокрые? Бегом в балок греться. Пусть ребята растирают вас спиртом. Больных нам еще не хватало!

— Юрий Иванович, нырять придется, — как бы про себя сказал Коваленко. Голос его дрогнул, когда он на секунду представил, что надо раздеваться на морозе и лезть в ледяную воду.

Тонкачев не заметил, как сзади подошел Пядышев. Хлопал руками, чтобы согреться.

— Мужики, долго думать нельзя. Тащите трос, — сказал Пядышев. — Время пропустим, полынья замерзнет.

— Пядышев, я запрещаю экспериментировать, — сказал глухо главный инженер.

— Юрий Иванович, все обойдется. Глубина небольшая. — Пядышев подошел к краю льдины и, протянув руку, постучал кулаком по крыше кабины. — Попробуем тебя выдернуть, Конек-Горбунок!

— Серега прав! — вразнобой заговорили сразу несколько человек. — Не бросать же трактор с балком. У берега неглубоко. По очереди будем нырять, Юрий Иванович. Другого выхода нет.

Скоро около полыньи лежал толстый трос с петлей. Пядышев начал раздеваться. Он еще не успел сбросить свитер, как до костей обжег мороз. Особого страха он не испытывал. В деревне мальчишки начинали купаться сразу после ледохода. Но когда петля веревки для страховки обвила его тело, чтобы течение не затащило под лед, от колючих ворсинок ему стало не по себе. Пядышева качнуло, и он чуть не потерял сознание. Фары тракторов светили прямо в лицо. «Сергей, не трусь. Надо сделать один шаг!»

Понял, что если сейчас не шагнет, то через секунду не преодолеет себя, и ступил в воду. Сердце екнуло, как будто остановилось, сжатое тисками. Уходя от бьющего в глаза яркого света фар, нырнул.

Течение рвануло Пядышева в сторону, потащило под лед, но он уже стоял ногами на дне. Вот и гусеница. Крюк слева. Негнущимися пальцами надел петлю троса и для крепости подергал. Оттолкнулся ногами и вынырнул.

— П-по-рядок!

Пядышева вытащили на край льдины. Он не удержался и упал в снег. На голого набросили шубу и потащили к балку. Четверо парней начали растирать его снегом.

— Ребята, не жалейте рук. Растирайте как следует.

— Не порвите кожу, — пытался шутить Пядышев. — Не сгодится тогда на барабан! — Потяжелели веки, потянуло ко сну.

У леса колонну тракторов встретил вездеход. Из кабины вылез мужчина и, выпрямившись, оказался великаном в малице.

— А я заждался вас, — сказал Шибякин. — Юрий Иванович, вылазь. Не ожидал меня здесь встретить? А со мной приехал и председатель сельского Совета. Знакомьтесь — Сероко.

— Спасибо, Василий Тихонович, ваше появление — счастье! — сказал главный инженер, звонко хлопая по широкой ладони начальника экспедиции.

Шла весна. Под майским солнцем поблескивал ноздреватый снег, схватывался по утрам морозом. А на прогретых местах царили колкая трава и ягель. Воздух дрожал от птичьих голосов. К первым, раздернутым закраинам на озерах и реках летали стаи уток и гусей. Трубно кричали лебеди, возникая на мгновение стаей в голубом небе белыми, вспененными облаками.

Викторенко жадно вдыхал сыроватый воздух, радуясь погожему дню. Последняя метель еще не забылась, и сугробы снега то и дело перегораживали дорогу. Внизу лежала Ево-Яха. Между льдинами перепархивали юркие кулички, испуганно попискивая. Викторенко обходил берег Ево-Яхи — надо было наметить план предстоящих работ. За время пути не раз возвращался к разговору с Луневым и Тонкачевым. Евгения Никифоровича утвердили начальником областного управления по добыче газа, а Викторенко — начальником Уренгойского объединения.

Сидели в кухне новой, только что полученной Луневым квартиры. Жена и дочка были еще в Березове, собирали к переезду вещи.

— Чай будем пить из самовара, как давно мечтал Юрий Иванович, — довольным голосом сказал Лунев.

— А я дома из самовара и пью, — парировал Тонкачев. — А борюсь за самовары на производстве.