Важнейший вывод Энгельса, раскрывающий закономерности буржуазных революций, касался роли в них народных масс. Крестьянство и плебейские элементы городов, подчеркивал Энгельс, являлись подлинными движущими силами этих революций. Там, где этим силам удавалось оказать значительное влияние на общественный процесс, продвинуть дело ломки отживших феодальных учреждений дальше тех целей, которые ставила сама буржуазия, там буржуазная революция приобретала буржуазно-демократический характер. Революционные преобразования в этих случаях оказывались настолько прочными и глубокими, что никакое попятное движение «отрезвевшей» буржуазии, никакие политические реставрации не могли уже вернуть к жизни прежние социальные порядки[522]. Только активное вмешательство народных масс «способно серьезно двигать вперед буржуазную революцию», – передавал мысль Энгельса В.И. Ленин, раскрывая и другую сторону этой мысли, а именно, что «революцию надо довести значительно дальше ее непосредственных, ближайших, созревших уже вполне буржуазных целей, для того, чтобы действительно осуществить эти цели, чтобы бесповоротно закрепить минимальные буржуазные завоевания»[523].
Для всех буржуазных революций Энгельс считал характерным внутреннюю борьбу различных течений, отражавшую расстановку классовых сил в ходе революционных событий. Наиболее радикальные течения (сторонники Томаса Мюнцера в период Крестьянской войны в Германии, «истинные левеллеры» в английской революции, эбертисты, «бешеные» и бабувисты во французской революции) представляли интересы плебейских масс и нередко выражали их далеко выходящие за рамки буржуазного миропорядка утопическо-коммунистические чаяния. Остальные группировки выступали как представители радикальных и умеренных элементов буржуазии. Чем больший перевес получали левые силы, тем глубже и радикальнее осуществлялись буржуазно-демократические преобразования. Наоборот, преобладание умеренных и правых означало установление господства крупной буржуазии, открывало простор ее реставраторским поползновениям, стремлениям к антинародному сговору с контрреволюционными классами. «В „Долгом парламенте“, – писал Энгельс еще в 1844 г. о закономерной смене разных этапов в английской и французской буржуазных революциях в зависимости от перевеса тех или других течений, – легко различить три ступени, которым во Франции соответствовали Учредительное собрание, Законодательное собрание и Национальный конвент; переход от конституционной монархии к демократии, военному деспотизму, реставрации и революции juste-milieu резко выражен в английской революции. Кромвель совмещает в одном лице Робеспьера и Наполеона; Жиронде, Горе и эбертистам с бабувистами соответствуют пресвитериане, индепенденты и левеллеры…»[524].
При этом Энгельс видел не только аналогию, но и несходство между английской и французской революциями. Блок левых сил в последней был прочнее и действеннее, чем соглашение индепендентов и левеллеров во время гражданской войны с роялистами в Англии. Якобинская диктатура, опиравшаяся на народные массы, явилась вообще венцом революционности буржуазии. Она пользовалась плебейскими методами в борьбе с феодализмом, гораздо радикальнее, чем в Англии, решила аграрный вопрос, была в целом свободна от тех колонизаторских притязаний, которые обнаружили Кромвель и его соратники, в частности, в отношении Ирландии. В своих выписках из «Истории Ирландии» ирландского историка и поэта Томаса Мура Энгельс следующими словами охарактеризовал эти различные черты революций XVII века в Англии и XVIII века во Франции: «Французская революция конфисковала земли дворянства в пользу народа! Англичане упразднили право земельной собственности как дворян, так и крестьян [речь идет об ирландцах. – Ред.], искоренив как тех, так и других, и создали новое дворянство. Франция во всяком случае не приобрела колоний и не удержала своей власти над теми, какие у нее были. Только после 18-го брюмера была направлена экспедиция на Сан-Доминго»[525].
Значительно повлияли на изменение расстановки сил в буржуазных революциях перемены, происшедшие в исторической обстановке XIX века, прежде всего сдвиги в классовой структуре общества. За спиной буржуазии, писал Энгельс в начале 1848 г., во многих странах стоял уже формировавшийся пролетариат, обнаруживавший стремление не только довести до конца буржуазную революцию, но использовать ее плоды для борьбы против капиталистического строя[526]. Классовые антагонизмы между буржуазией и пролетариатом, в более или менее зародышевых формах проявлявшиеся и в прежних буржуазных революциях, достигли теперь большой остроты. Это способствовало все большему переходу буржуазии на контрреволюционные позиции, утрате ею способности претворить в жизнь нерешенные задачи буржуазно-демократических преобразований. Общественные тенденции вели к тому, что эти преобразования, включая освобождение угнетенных наций, превращались в составную часть программы пролетарского движения. Если раньше пролетарские, социалистические требования являлись как бы побочным продуктом буржуазных революций, то теперь решение ее оставшихся невыполненными задач становилось попутным делом пролетарской революции. Такова диалектика истории, подмеченная Энгельсом.
Изменившаяся роль различных классов в буржуазных революциях XIX века по сравнению с революциями предшествующих столетий; переориентация буржуазии на компромиссное решение ее споров с силами старого режима и ее сползание на контрреволюционные позиции наложили отпечаток и на самый ход революционных событий. Если в прошлых столетиях развитие буржуазных революций происходило по восходящей линии, каждый новый этап знаменовал собой ее углубление и рост ее интенсивности, то для революций XIX века стало характерным, наоборот, развитие по линии нисходящей. Кульминационный пункт в демократических преобразованиях достигался не по мере развертывания революционных событий, как это было в прошлом, а в самый начальный период, после чего начиналась сдача завоеванных народом позиций одна за другой, переход власти с каждым поворотом в руки все более правых партий. Энгельс отчетливо показал это на примере буржуазно-демократической революции 1848 – 1849 гг. в Германии, особенно в Пруссии. Маркс с полным основанием увидел наиболее классический образец развития революции по нисходящей линии во Франции периода Второй республики (1848 – 1851 гг.).
Однако эту выясненную ими общую закономерность буржуазных революций XIX века Маркс и Энгельс отнюдь не рассматривали как некий непреложный фактор, действующий при всех обстоятельствах с неизменной силой. Они видели в этом определенную тенденцию, которая могла в отдельных случаях и не получать развития в силу местных, национальных особенностей и других исторических причин. Так, например, в ходе событий испанской буржуазной революции 1868 – 1874 гг. Энгельс никак не усматривал аналогию с угасающей кривой, а скорее, наоборот, считал, что кульминации революционные события достигли лишь с провозглашением республики в феврале 1873 г. и переходом власти в руки левых республиканцев летом этого года, т.е. не на начальном, а на заключительном этапе[527].
Буржуазные революции расчищали дорогу капиталистическому способу производства, а позднее устраняли с его пути сохранившиеся в разных областях пережитки феодализма. Но сам капиталистический способ производства прошел с XVI века в своем внутреннем развитии через два периода: мануфактурный и машинный. Переход от одного к другому носил глубоко революционный характер. Энгельс был не только первым ученым, изучившим эту промышленную революцию с новых, материалистических и диалектических позиций, но и вообще одним из первых исследователей этой проблемы как таковой в исторической и экономической науке. Еще в середине 40-х годов в своих работах об Англии, особенно в своем труде «Положение рабочего класса в Англии», он на классическом английском примере показал, что эта промышленная революция имела отнюдь не только технический аспект (изобретение машин, коренные перемены в технологии и организации производства, переход от мануфактуры к фабричной системе), но прежде всего социальное значение. Переход от мануфактуры к фабрике повлек за собой, показывал Энгельс, глубокие структурные изменения в обществе. Крупное машинное производство составило подлинную материально-техническую базу для капиталистических отношений. Внедрение его привело к окончательному вытеснению докапиталистических форм труда, к разорению мелких производителей: ремесленников и значительной части крестьянства (в Англии крестьяне-собственники исчезли по существу полностью). С формированием современного промышленного пролетариата четко обозначилось деление общества на два главных класса: буржуазию и наемных рабочих. Крупная промышленность становилась одновременно материальной основой для концентрации рабочего класса и для его организации, для развертывания его борьбы за более прогрессивный строй – социализм.
