Нет. Дело в том, что у меня теперь было окно. И довольно скоро я смог подходить к нему и стоять, оперевшись на подоконник.

Что теперь? В этом вопросе было всё дело. Что дальше, лейтенант Сильване? Вы, похоже, подошли к пределу, который способны выдержать тело и рассудок простого смертного. Вы покачиваетесь на этой грани, балансируя, будто заправский акробат. Но даже если не сорвётесь и не размозжите голову о камни внизу - что дальше? Я знал, что Этьен не позволит мне просто уйти. Но и убить меня он по-прежнему не хочет - или не может. Как знать - может, я всё ещё нужен его хозяину Агилойе? Этьен как-то сказал мне, что тот тоже полагает меня мёртвым. Но мой дорогой друг нагородил уже столько лжи, что у меня не было сколько-нибудь веских оснований верить ему и в этом. С него станется заявиться как ни в чём не бывало и потребовать, чтобы я служил Агилойе. Что я тогда отвечу?.. Беда ведь в том, что Этьен добился по крайней мере одного: мне некуда возвращаться. Мой восторженный пыл и решимость остыли вместе с лихорадкой. Элишка жива и здорова, наш ребёнок тоже; я был счастлив этим, но не был уверен, что заслужил это счастье. Я не мог просто вернуться к ним как ни в чём не бывало после всего, что случилось, после того, что со мной делали и ещё больше - от того, что делал я. Я почти не помнил, как меня хватали грязные липкие руки, но в памяти навсегда отпечатались мои собственные, сомкнувшиеся у Этьена на шее в то время, как я охотно и доверчиво отвечал на его поцелуи. Я сдался ему в тот миг. То, что было потом, не имело значения - прощения мне всё равно нет.

Это-то размышления и повергали меня в состояние меланхолическое, если не сказать мрачное.

- Если вы и дальше будете так себя грызть, монсир, то вовек не поправитесь, - предупредил лекарь, застав меня однажды сидящим у подоконника и апатично глядящим вдаль.

- Мне всё равно, - равнодушно отозвался я

- Вам - может быть, - с оскорблённым видом ответил костоправ. - А мне сир Эрдайра обещал снять голову, если вы до его приезда умрёте.

Я устыдился и посмотрел на него виновато, но потом вдруг до меня сполна дошёл смысл сказанного, и я вздрогнул.

- Сир Эрдайра скоро вернётся?

- Точно не знаю. Кстати, он прислал письмо, в котором велел снять с вас некоторые ограничения. Вы можете передвигаться в пределах замка, где вам заблагорассудится. И если хотите знать моё мнение, то прогулка на свежем воздухе - это именно то, что вам никак не повредит.

Свежий воздух... сами эти слова были, казалось, слаще мёда.

Интересно, думал я, с чего это Этьен так подобрел? Неужто чувствует себя виноватым? Или боится, что его люди перестарались, выполняя приказ? Пройдясь немного наружно галереей третьего этажа и остановившись, сражённый головокружением и одышкой, через первых же двадцать шагов, я понял, что снова был слишком наивен. Этьен просто хотел, чтобы я выздоровел как можно быстрее. Зачем ему это надо - я не знал, но факт, что не рисковал он ничем. В какую же развалину вы превратились всего за полгода, мой доблестный лейтенант... Этьен мог бы даже разрешить мне выходить за ворота - я всё равно не смог бы сбежать. Я едва ходил, что уж говорить о том, чтобы держаться в седле или удирать от погони. Весна выдалась прохладной и промозглой, от непривычки я чувствовал на воздухе головокружение и дезориентацию, потому довольно скоро вернулся в свою комнату.

В свою новую камеру. Как собака в конуру.

Впрочем, на следующий день я смог проделать по галерее уже пятьдесят шагов. В оба конца. Рано, рано сбрасывать меня со счетов, благородные сиры, думал я, скрежеща зубами, когда, выйдя на балкон, сделал первый десяток отжиманий.

И понемногу я оживал. Этьен, слава богу, не возвращался, так что у меня было время. Я много ел, не стыдясь требовать добавки, качал пресс и подтягивался на поручне балюстрады, и совершенно игнорировал проклятия лекаря, который то и дело грозился меня связать, если я хоть немного не угомонюсь, а не то все его труды пойдут прахом. Но мне видней, что было лучше для моего тела. Я его, треклятый этот шмат похотливого мяса, знал уже как облупленного, и ненавидел - теперь ещё и за то, во что он превратился за эти несколько месяцев. Поддавшись отчаянию, апатии и сексуальной горячке, я упражнялся в эти месяцы преимущественно в постели с Этьеном. Это неплохо укрепляло мышцы на бёдрах и ягодицах, но не способствовало поддержке остальных. Теперь я навёрстывал упущенное.

Иногда я почти забывал, что по сути дела мало что изменилось, и я по-прежнему нахожусь в Журдане в качестве пленника. Забывая, наглел и зарывался, каким-то образом инстинктивно зная, что мне за это ничего не будет. Однажды, когда я полдня гонял себя на заднем дворе и пополудни смывал с себя пот у колодца, проходящий позади человек отпустил сальную шутку и шлёпнул меня по заду. Я обернулся. Лыбящееся лицо на бритой башке было мне незнакомо, но по гадкой ухмылке солдата я понял, что он один из тех, кто забавлялся со мной после отъезда Этьена. Не говоря ни слова, я подскочил к нему, схватил за шиворот и за штаны под коленями и швырнул в колодец - так резко, что он завопил, уже падая вниз, и эхо от его ора отбивалось от стенок колодца и глохло. Остальные солдаты, бывшие во дворе неподалёку, смотрели на это разинув рот, один из них схватился за меч, но другой вцепился в его рукав и что-то сказал, указывая на меня. Всё ясно: собственность хозяина. Похоже, он успел переменить свой приказ.

Ободрённый этим осознанием, я отправился прямиком в казармы. Никто не пытался меня остановить.

Солдаты, бывшие в увольнении от караула, болтали и играли в кости, и смолкли завидев меня. Я окинул их взглядом, выискивая знакомые лица. Бесполезно: то ли это были другие, то ли - и это более вероятно - я просто никого из них не помнил. Внезапно мой взгляд выхватил длинные, тонкие зубы - те самые, которые пялились мне в лицо, когда их обладатель велел мне раздвинуть ноги.

- Ты, - сказал я. - И все, кому нравится унижать избитых и бессознательных пленников. Через полчаса за конюшней. Приносите по две шпаги. Там вы сможете доказать ещё раз, что вы мужчины.

Повернулся и ушёл, не дав никому раскрыть рта, и провожала меня только потрясённая тишина.

Я отдавал себе отчёт в том, что делаю. Для большинства из них я был ничто, грязь, которую они месили ногами. Раз став их жертвой, я ничем другим в их глазах быть уже не мог. Мои слова для них звучали так, как если бы заговорило дерьмо. От этой мысли пена выступала у меня на губах.

Я пошёл за конюшни и стал ждать, готовя себя к тому, что ни один не придёт.

Но один всё же явился.

Он был из тех, кто заставил меня у него отсосать. Его я помнил: он был молод и довольно миловиден - девушки любят таких, но, похоже, он, как и Этьен, любил не то, что мог без труда получить. Он принёс две шпаги и без улыбки протянул их мне на выбор, рукоятями вперёд. Я не глядя вытянул одну. Я ощущал этого парня, пунцовые вспышки страха вокруг его головы и паха. Наверное, ему очень не нравилось то, что он видел в моих глазах.

Это был не совсем честный бой: во-первых, я со своим обострившимся "боевым взором" предвидел каждое его намерение особенно ясно, а во-вторых, он не мог убить меня и боялся покалечить, и это сильно уменьшало его шансы. В иных обстоятельствах я отказался бы от такой дуэли, но этот человек насиловал меня больного и беспомощного, поэтому я полагал, что мы квиты. Я нанёс ему три раны: в плечо, в бедро и в грудь, и этим удовлетворился. Когда он выронил шпагу и побледнел, ожидая финального удара, я опустил клинок и сказал:

- Думаю, с вас довольно, сир. Я надеюсь, это послужит вам уроком.

Он смотрел на меня с минуту, широко распахнув глаза, как будто не в состоянии поверить в происходящее, а потом протянул мне руку. Я поколебался, но, в определённом смысле понимая, чего ему стоил и что означал этот жест, заставил себя пожать её.

- Простите меня, - прошептал парень, и я понял, что он ещё совсем мальчишка. Лишь немногим старше меня, когда я вступил в мушкетёрский полк.