- Я никогда тебя не оставлю, - прошептал он и поцеловал меня.
Сколько раз он это делал раньше... И я всегда отворачивался, даже если кончал под ним в этот самый миг. Но только сейчас, когда его рот осторожно, почти робко накрыл мой, мои губы с судорожным вздохом открылись ему навстречу. Я не мог так больше. Всё кончено, Господи, всё. Я всхлипывал и целовал его, пока он целовал меня, и его руки, проникнув под рубашку, скользили по моим лопаткам. Это конец. У меня не осталось больше ничего. Ни Элишки, ни моего императора, ни "боевого взора". Только Этьен. Тот, кто всё это отнял у меня.
И эта мысль, та, которая прежде вызвала бы во мне только ненависть, наполнила меня вдруг чувством дикой, отчаянной свободы. Что мне теперь-то терять? Зачем продолжить медленно умирать от голода в моём донжоне? Не проще ли спустить наконец флаг и выйти к победителю? Он будет милостив... он обещал, что никогда меня не оставит...
Я сам обещал это когда-то той, которую любил, и не сдержал слова - может, он будет лучше меня?
Я думал об этом, закинув руки ему на шею, и целовал его страстно, жадно, чувствуя соль на своих губах и на его, пока он ерошил отросшие волосы у меня на затылке. Так хорошо... Такие тёплые руки, сильные, и губы, от которых исходит тепло. Его рука переместилась по моей спине ниже, проникла за ткань штанов, и я приподнялся уже привычным, инстинктивным движением, чтобы впустить в себя сперва его пальцы, а потом...
"...как раз девятого дня".
Этьен Эрдайра, что ты сделал со мной?
Я оттолкнул его так резко, что он упал навзничь и сильно ударился затылком о спинку кровати. Пока он со стоном приподнимался и тряс головой, щупая затылок, я уже оказался на ногах. Моя сорочка была выпростана их штанов, ворот развязан, лицо горело. Член уже начал приподниматься, а сзади пульсировало привычным ожиданием скорого соития. Привычным, животным, бездумным ожиданием.
В девятый траурный день после гибели моей любимой.
- Никогда, - сказал я так тихо, что едва услышал собственный голос. - Никогда больше ты не дотронешься до меня. Ты никогда больше меня не получишь, если во мне останется хоть капля сознания и сил. Зови своих мордоворотов и вели им меня связать, но прежде, чем ты стащишь с меня штаны, я откушу себе язык. Ты... ты чуть не превратил меня в такое же чудовище, как ты сам. Ты... - я замолчал. Слишком много было мыслей и слишком мало - слов, и ни одно из них не могло в полной мере передать то, что я понял и осознал в этот миг с безжалостной ясностью. - Твоя потеря уничтожила тебя, Этьен. Моя меня не уничтожит.
Он слез с кровати. Медленно и неуклюже - я смотрел на него, словно внезапно прозрев, и видел, как неповоротливо и тяжеловесно его коренастое тело. Мне нечасто приходилось видеть его вот так, со стороны - только над собой, а то и не видеть вовсе, когда он пристраивался ко мне сзади. И сбоку... и как он только ни имел меня - при воспоминаниях обо всех этих безумных минутах, слившихся в одну бесконечную ночь, я ощутил, как краска жгучего стыда и гнева заливает моё лицо. Как так вышло?.. Как могло получиться, что я позволял ему делать со мной всё это? Только потому, что у меня на него вставал? А думал я чем - этим самым, который вставал?.. Похоже не то... И ещё воображал себя победившим!
Нет, Элишка. Я предал тебя, пока ты была жива, но в смерти твоей я тебя не предам. И не оставлю. Теперь действительно не оставлю, верь мне, любимая.
Этьен встал, высясь передо мной. Он слегка опустил голову и выставил её вперёд, словно бык, готовящийся к ринуться на врага. Его плечи были так широки, что заслоняли от меня свет дверного окошка, сорочка, казалось, трещала на них. Я быстро прикинул, что, если он сейчас бросится на меня, я успею схватить его за яйца и вывернуть их прежде, чем он заорёт и позовёт охрану.
Я бы сделал это, только он схватил меня не за плечо, как я ожидал, а, выбросив вперёд правую руку, вцепился мне в волосы и с размаху впечатал меня лицом в стену.
Из глаз у меня брызнули искры. Что-то хрустнуло - кажется, подумал я хладнокровно, Эрдайра сломал мне нос. Проверить это я не успел, потому что он тут же приложил меня о стену снова - и я едва успел отвернуть лицо, так что удар пришёлся на ухо, от чего его немедленно заложило. Этьен швырнул меня на пол и стал избивать ногами, молча, сосредоточенно, профессионально. Я только теперь понял, что он никогда не применял ко мне силы - в его понимании этого слова. И никогда не причинял мне вреда. Он ведь меня любил.
Раньше.
А теперь - ненавидел, и я чувствовал эту ненависть каждым своим ребром, каждой костью, с каждой попыткой вдохнуть, прерывавшейся очередным безжалостным ударом. В замке он носил сапоги из мягкой кожи на гибкой подошве, и только это спасло меня в тот день - будь они подкованы сталью, он забил бы меня до смерти.
- Сука, - повторял он снова и снова, механически, монотонно, отмеряя удар за ударом. - сука, сука, сука, сука...
Я не помню, когда он остановился. Я потерял сознание, но под градом ударов снова пришёл в себя, а потом всё как будто бы прекратилось, но сложно было заметить это сразу, потому что по-прежнему было страшно больно. Почти как в ту самую первую ночь, на дыбе.
Я лежал на полу, скрутившись в комок, и хрипел с каждым выдохом, вырывавшимся из горла. Кто-то тяжело прошёл мимо меня, сквозь завесу боли я смутно услышал тяжёлый, надрывный скрежет - кровати или стола. Потом снова тишина, снова шаги и свет - распахнутая настежь дверь, алый огонь, бьющий мне прямо в лицо, свет, наконец-то свет после долгих месяцев отчаянья и темноты...
- У тебя сын, - сказал мне Этьен и захлопнул дверь.
И опять начался кошмар, только другой, отличный от предыдущих. Вся моя жизнь в последние месяцы была всего лишь чередой сменяющих друг друга кошмаров, и именно смена их была единственным разнообразием.
Когда Этьен ушёл, я долго лежал на полу, не в состоянии подняться даже на четвереньки. Потом кое-как дополз до кровати. Мне было адски, дьявольски хорошо, я бы смеялся от счастья, если бы мог. Если бы Этьен не умчался, обезумевший и ослеплённый своей ненавистью ко мне, я бы его обнял, так я был счастлив.
У меня сын.
Я уснул, точнее, провалился в зыбкое забытье, и очнулся от холода. Меня трясло в ознобе, зубы стучали так, что я прикусил язык. Постанывая от каждого движения, я влез под одеяло и снова вырубился, чтобы проснуться через несколько часов мокрый, как мышь, на влажных, вымазанных в моей крови простынях. В паху у меня жгло, страшно хотелось помочиться, но когда я дополз до нужника и из моего члена ударила горячая струя, я чуть не заорал от боли. Мне почудилось, что в моче я вижу кровь, но вглядываться я не стал, дотащился до постели и снова рухнул, но теперь не уснул, а долго метался в каком-то странном, липком бреду, не теряя сознания, но и не будучи толком в себе. Я не знал, сколько времени прошло с тех пор, как громыхнула. закрываясь, дверь, но мне казалось, что больше обычного. Я ждал, что Этьен вернётся полюбоваться на дело своих рук, вернее, ног, но он не пришёл. И даже лекаря не прислал.
Чёрт, похоже, он на меня обиделся.
От этой мысли я засмеялся сумасшедшим смехом - во всяком случае, мне это казалось смехом. У меня сын, повторял я про себя, у меня сын. Так мне не почудилось, я в самом деле видел это. Картину на стене, вазу с ирисами, синее одеяло... или жёлтое... Я их и теперь видел, и одеяло всё время меняло цвета, и картина на стене меняла цвета, всё было таким болезненно ярким и в то же время расплывчатым, так что я никак не мог разглядеть черты женщины, сидящей на постели, и ребёнка на её руках, но всё равно знал, что это Элишка и наш сын.
Стены рухнули. Мне больше не было ни тесно, ни темно.
Сквозь туман и дурноту я услышал скрип двери и попытался повернуться на него, но не смог. Кто-то подошёл ко мне; кто-то, но не Этьен - того обволакивал бы белый дым, и не лекарь - у того вокруг пальцев обвивались перламутрово-синие блестящие линии. Человек, стоявший надо мной, истекал желтовато-зелёной пеной. Она вздымалась над ним, перекатывала через его голову, она дурно пахла, и я поразился, как он может жить с таким-то сопровождением и не подохнуть от зловония. Образ был коротким и непонятным, как все новые образы, которые я видел не глазами - а потом пришло понимание. Я понял, зачем он пришёл.
