Однажды Маняша позвонила и передала, что брат хочет его видеть.
Он вошёл в палату один, без Крупской. Обе женщины остались за дверью.
Ленин лежал навзничь, прерывисто дышал и часто облизывал воспалённые губы. Сталин двинул стул, наклоняясь к ленинскому лицу совсем близко. Больной услышал, но глаз так и не раскрылю. Его рука заметалась и нашарила грубое колено Сталина. Замерла… Трепетанием век Ленин попросил его нагнуться ближе, совсем низко. Губы его, прилипавшие к зубам, произнесли ту самую давнюю просьбу: достать яду. Сталин вздрогнул.
Что… снова отговариваться, снова утешать?
А Ленин сильно зажмурился, закрыл глаза рукавом, и по его жёлтым измождённым щекам, уже тронутым тленом, покатились две слезинки.
Плачущий Ленин! Властный и безжалостный Вождь…
С невыразимой тяжестью на сердце Сталин вышел из палаты и увидел дожидавшихся Крупскую и Маняшу. Он остановился и машинально, словно в бреду, проговорил:
— Мучается… сильно мучается.
Обе женщины ничего не поняли (вернее — поняли по-своему) и поспешили в палату.
Сталин же побрёл тяжёлым шагом, повесив голову и отрешенно щурясь…
Не тогда ли в сталинскую голову вступило первое подозрение насчёт того, что незаурядное здоровье Ленина, ещё совсем нестарого, вдруг почему-то стало катастрофически ухудшаться с того самого дня, когда большевикам наконец-то удалось захватить власть?
Как будто Вождь революции кому-то стал мешать!
Что и говорить: роковые подозрения, страшные догадки…
* * *
В официальных партийных документах зафиксировано: «Начиная с конца 1921 года, Ленин вынужден был всё чаще и чаще прерывать свою работу». Смысл этой записи страшен — коварная болезнь не поддавалась даже самому интенсивному лечению.
В периоды, когда болезнь отступала, Вождь старался навёрстать упущенное. Осенью 1922 года в Москве целый месяц работал IV конгресс Коминтерна. Ленин чувствовал себя как в лучшую пору. 13 ноября он выступил перед делегатами с большой речью. Кроме того, неделю спустя он принял участие в работе пленума Моссовета. А через две недели, в последний день работы конгресса Коминтерна, подготовил и предложил для утверждения чрезвычайно важный документ. Это было запрещение для членов партии состоять в любых масонских ложах. Мера была вынужденная, наболевшая. Масонство лезло во все щели Коминтерна и вязало руки. Очиститься от его зловредного влияния стало попросту необходимо.
Голосование прошло почти единогласно (воздержался один Зиновьев).
Этот запрет явился мощным и неожиданным ударом по масонам. Коминтерн, организация всемирная, уходил из-под их влияния.
Поэтому паралич Ленина, наступивший после удара 15 декабря, вызвал невольное подозрение о жестокой и коварной мести.
С этого дня Ленин превратился в живой труп. Пока ещё владея речью, он мог диктовать по 10–15 минут в день. Того, что записывалось, он проверять не имел возможности. Таким образом, все последние ленинские документы целиком зависят от тех, кто вёл запись.
Вождь Революции всегда был человеком страстным, порывистым. В последние месяцы жизни, по мере убывания сил, эта страстность всё чаще переходила в какую-то болезненную сверхвозбудимость. При этом день ото дня нарастала его душевная тяга к Троцкому (а ведь всю жизнь были лютыми врагами!). Тут, скорей всего, сказывалось влияние Крупской, терпеливой жены-сиделки. Её давнишнюю привязанность к Троцкому Иосиф Виссарионович разгадать так и не смог. Привязанность, однако, существовала, об этом знали все вокруг. Теперь Крупская откровенно радовалась тому, что отношения больного мужа с Троцким становились доверительными, дружескими, близкими.
Эта рыхлая немолодая женщина в нелепом балахоне, с лицом, обезображенном базедовой болезнью, завладев прикованным к постели мужем, проявила вдруг себя великим мастером нашёптываний, распусканием разнообразных слухов. В этом ей помогала Маняша, золовка, несчастное существо с неудачно сложившейся женской судьбой.
А Ленин рвётся работать, безделье удручает его и выводит из равновесия. Он не хочет считать себя больным. Однако врачи определили режим его жизни, а надзирателем Политбюро назначило Сталина, человека, который привык неукоснительно выполнять партийные поручения.
Начались неприятные стычки больного Вождя и вежливого, но несговорчивого надзирателя.
В эти дни усилилось сближение Зиновьева с Каменевым. Оба опасались усиления Троцкого. В борьбе с председателем РВС очень пригодился бы Генеральный секретарь партии. Иосиф Виссарионович без липших раздумий сделал ход навстречу этой сладкой парочке — так образовалась пресловутая «тройка» в большевистском руководстве. При этом главенствующее положение в группе занимал тщеславнейший Зиновьев.
* * *
Парализованный Ленин настойчиво интересуется «грузинским делом» и требует к себе в палату все поступающие документы. Сталин непреклонно мотает головой: никаких бумаг, полный покой. Ленин сердится, осыпает его упрёками. Крупская с враждебной непримиримостью смотрит в пол. Она молчит, но её молчание зловеще.
В «грузинском деле» мнение «тройки» на Политбюро оказалось решающим. Ни Орджоникидзе, ни Дзержинский не пострадали. Раздосадованный Ленин, подогреваемый нашёптываниями жены и сестры, отправляет письмо Троцкому, открыто предлагая ему блок против «тройки». Сталин сначала не хотел такому верить. Сознательное союзничанье с Троцким?! Тут угадывались симпатии не только политические, но и личные. Однако как при этом быть с решениями X съезда партии, где в пункте 7 категорически запрещалась (под страхом исключения из партии) любая фракционность? И вот сам Вождь грубейшим образом нарушал строгий партийный закон!
В последних числах декабря планировался пленум ЦК по вопросам внешней торговли. Ленин живо интересовался подготовкой. Профессор Гетье разрешил ему диктовать, — пока недолго, по 15 минут. Крупская, грузная, ходившая вперевалку, приводила к нему стенографисток, делала выписки из газет. Утром, в день открытия пленума, она попросила Ярославского незаметно для окружающих записать по возможности полнее речи Пятакова и Бухарина. Больной Ленин почему-то перестал доверять этим людям.
Ярославский выполнил заказ. Ленин, слушая чтение Крупской, разволновался и потерял сознание. Забегали врачи. Возникло подозрение на новое кровоизлияние.
Иосиф Виссарионович, узнав о подробностях происшествия, схватился за телефон. Он в бешенстве заявил Крупской:
— Какая же вы, к чёртовой матери, жена!
С Крупской сделалась истерика. Она побежала жаловаться Каменеву. Выслушав её, он многомудро посоветовал пока перетерпеть и не обострять и без того натянутых отношений. Вот скоро очередной съезд партии. Тогда поглядим. Надо подождать…
Вечером Сталин позвонил и принёс извинения.
Инцидент казался исчерпанным. Заваленный работой, Иосиф Виссарионович совсем забыл о происшествии. Но не забыли те, кому он постепенно становился поперёк пути. В самом начале весны наступившего года, 5 марта, он вдруг получил личное письмо Ленина.
«Уважаемый т. Сталин!
Вы имели грубость позвать мою жену к телефону и обругать её. Хотя она Вам и выразила согласие забыть сказанное, но, тем не менее, этот факт стал известен через неё же Зиновьеву и Каменеву. Я не намерен забывать так легко то, что против меня сделано, а нечего и говорить, что сделанное против моей жены, я считаю сделанным и против меня. Поэтому прошу Вас взвесить, согласны ли Вы взять сказанное назад и извиниться или предпочитаете порвать между нами отношения.
С уважением — Ленин».
Иосиф Виссарионович не сразу взял в толк, о какой телефонной ссоре с Крупской идёт речь. Потом вспомнил… Но это же было три месяца назад! Что за нужда приспела ворошить старое? Кстати, тогда против Ленина не было сказано ни слова. Наоборот, — сплошная забота о нём, о его здоровье. Сражённый инсультом, он нуждался в абсолютнейшем покое.
