Убийство графа Мирбаха сделало Янкеля Блюмкина одной из самых влиятельных фигур на Лубянке (и — загадочных, естественно). Помимо всех выгод он в эти дни обзавёлся покровительством персон, которые навсегда остались его кумирами. Речь идёт о Свердлове и Троцком. Первый вскоре после мятежа эсеров устроил ему амнистию специальным постановлением ВЦИКа, освободив его от наказания за убийство германского посла, второй принял прощённого убийцу в свой знаменитый поезд председателя Реввоенсовета и сделал доверенным порученцем для наиболее потаённых дел.

Такие люди, как Свердлов и Троцкий, казались Блюмкину библейскими богатырями. Янкеля Свердлова он сравнивал с Иисусом Навином, остановившим во время битвы с гоями само Солнце на небе, а Лейбу Троцкого — с Давидом, сокрушившим отвратительного великана Голиафа.

Свердлова вскоре пришлось лишиться, но Троцкий, его земляк, остался кумиром Блюмкина до последних дней жизни.

Осенью ему приказали отправиться в распоряжение товарища Лациса, занимавшего в то время пост председателя ЧУ и Военного трибунала Восточного фронта. Красные войска снова заняли Казань, и у карательных органов работы было выше головы. Массовые расстрелы проводились на глухой окраине Казани, по ночам. Мартин Лацис увлечённо прочищал завоёванную территорию. На официальном языке эти массовые репрессии назывались «уничтожением местных должностных лиц».

Янкель Блюмкин, истомившийся от безделья, включился в эту истребительную деятельность со всеми накопленными силами.

Идея — зарабатывать на крови — родилась в первые дни советской власти, когда правительство ещё находилось в Петрограде. Тогда усиленно ломали головы над тем, что ещё продать Европе. Ну, старинные картины, ну, меха, ну, конфискованные драгоценности… Потом оказалось, что на европейском рынке хорошо идут и русская водка, и кавказские вина, и детские игрушки, и даже изделия народных промыслов. И всё же денег не хватало. Наконец, осенило: а почему не поторговать людьми? Всем желающим уехать за границу предлагалась такса: полторы тысячи долларов за визу. В самом деле, зачем расстреливать, если можно взять хорошие деньги?

Первыми счастливчиками, избежавшими не только казни, но и получившими свободу, стали министры Временного правительства Терещенко и Кишкин, томившиеся в каземате Петропавловской крепости. Им помогли большие деньги. За Терещенко было заплачено 100 тысяч рублей, за Кишкина — 3 тысячи. Разница стоимости жизни незадачливых министров объяснялась тем, что платила мать Терещенко, известная богачка, миллионерша. Оба министра сидели в одной камере, вместе мыкали горе, и миллионерша, выкупая сына, раскошелилась и за Кишкина, уступив просьбе сына. Чекисты сбыли Кишкина за бесценок в качестве довеска.

Нарком юстиции Штейнберг на упрёк в безнравственности сделки изумленно возразил:

— Что за чушь? Нам же позарез необходимы деньги!

В Киев Блюмкин отправился в свите «железного» Петерса. Срочная командировка заместителя самого Дзержинского была вызвана прискорбным случаем: один из тамошних чекистов, Фаерман, сошёл с ума. Его связали и дали знать в Москву. А что делать дальше? Глазам примчавшихся москвичей предстала удручающая картина. В среде киевских чекистов царило полное разложение (то, что нынче называется беспределом). В огромном городе функционировало целых 16 «чрезвычаек». Помимо планомерного истребления определённых слоёв местного населения, эти «конторы» занимались безудержным обогащением. Способы для этого изобретались самые разнообразные. В Киеве вдруг объявился… консул Бразилии господин Пирро. По городу немедленно распространился слух, что в бразильском консульстве ничего не стоит получить визу на выезд за рубеж. К Пирро потянулись многие из уцелевших киевлян. Консул всех брал на заметку и… тут же сдавал в подвалы ЧК. А уж там с несостоявшимися эмигрантами умели разговаривать!

И «железный» Петерс, и Блюмкин отродясь не носили пресловутых «белых перчаток». Никакая кровь их не страшила. И всё же киевские нравы потрясли обоих. В «конторе» на Садовой улице орудовала некая Эда Шварц, недавняя проститутка. Эта дамочка, расправляясь со своими жертвами, изобрела «буржуйские перчатки»: с кистей обреченных перед расстрелом снималась кожа.

Завершив разборку в Киеве, Петерс направился на юг, в родной город Блюмкина.

В Одессе операция по отъёму денег была продумана тоньше. Там спасением буржуев занималась некая баронесса Штерн. У неё якобы имелись надёжные связи с германским консульством и с представительством «Международного Красного Креста». Визы добывались в основном в Константинополь. Уезжающие знали о жестоких обысках на таможне. Баронесса предлагала не рисковать и вручить драгоценности ей в руки под расписку. Получить их хозяева смогут уже в Константинополе. За свои хлопоты баронесса брала вполне приемлемый процент. Надо ли говорить о том, что всех сдатчиков арестовывало ЧК, а драгоценности и валюта обретали новых хозяев?

В Одессе, родном городе, Блюмкин задержался. Здесь он свёл близкое знакомство с Заковским, занимавшим должность заведующего статистическим отделом облздрава. Незаметный пост помог Заковскому раскинуть по Одессе сеть вербовщиков. Работали в основном женщины без предрассудков и с привлекательной внешностью. Они знакомились с уцелевшими офицерами, сводили их вместе, создавая организацию, а затем подводили под арест. Особенно успешно работали две тайные сотрудницы ЧУ Адочка и Лялечка. Примечательно, что обе чекистки любили собственноручно расстреливать своих недавних кратковременных возлюбленных.

На взгляд Блюмкина, изобретательный Заковский занимался тем, что «гнал туфту». Никаких организаций-то на самом деле не существовало! Но всё равно, метод массовых арестов заслуживал внимания.

Заковский доверительно открыл ещё один секрет гешефтов на крови: пограничный. Речь шла о так называемых «окнах» на границах. Издавна этими секретными путями за рубеж владели местные евреи-контрабандисты. За хорошую плату они помогали и политикам: переправляли беглецов из тюрем, а также принимали нелегальщину. Сейчас владельцы «окон» стали обслуживать желающих убраться за границу. Как правило, это были люди богатые и вce свои богатства несли с собой. Тёмной ночью, в непогоду, проводники заводили беженцев в глухой лес, приканчивали, а тела бросали в болотную хлябь. Не удержавшись, Блюмкин восхитился. Работа чистая, что и толковать! Не оставалось никаких следов…

Национальный пресс на завоёванный народ обеспечивали чёткие законы новой власти.

25 июля 1918 года, спустя неделю после уничтожения царской семьи, был принят «Декрет об антисемитизме». С 5 сентября того же года, как реакция на убийство Урицкого и покушение на Ленина, стал действовать декрет о «красном терроре». В идейном плане власть вроде бы вела жестокую борьбу с пресловутой «чёрной сотней». Однако со временем это звучало всё более неубедительно, фальшиво. Но вот в 1922 году Бенито Муссолини со своими чернорубашечниками захватил власть в Италии. Страна Петрарки стала фашистской.

Сам термин — «фашист» — был немедленно подхвачен на Лубянке. Борьба с сомнительными «черносотенцами» обрела высокий политический смысл, став войной с «русским фашизмом»!

Русских фашистов стали находить и преследовать повсюду: на заводах и стройках, в редакциях и научных учреждениях.

Скверное зрелище представляет собой осенняя Москва. Дождь вперемешку со снегом, сырой холодный ветер, слякоть под ногами. Нахохлились извозчики, сердиты милиционеры, злы и задирчивы по пустякам прохожие, с завистью поглядывая на освещённые двери ресторанов и пивных. Вот где настоящий рай в эту ненастную погоду!

Из пивной на Мясницкой улице выскочил измятый человечек и бросился к постовому милиционеру.

— Товарищ, там хулиганы проявляют антисемитизм. Идите и арестуйте их. Я требую!

В прокуренной пивной шумно гуляла компания подвыпивших поэтов. Они громко спорили, размахивали руками и часто употребляли слово «жид».