2. В случае территориально-политической перестройки областей, которые входят в состав польского государства, граница сфер интересов Германии и СССР будет проходить приблизительно вдоль линии рек Нарев, Висла и Сан.
Вопрос о том, является ли во взаимных интересах желанным сохранение независимости польского государства и какими будут границы этого государства, может быть полностью выяснен только по ходу дальнейшего политического развития.
В любом случае оба правительства будут решать этот вопрос путем дружеского взаимопонимания.
3. Относительно южно-восточной Европы с советской стороны подчеркивается интерес СССР к Бессарабии. С немецкой стороны объявляется о полной политической незаинтересованности в этих областях.
4. Этот протокол будет храниться обеими политическими сторонами в строжайшей тайне»[270].
Практика международных секретных договоров и протоколов была и является обычной. Например, английские гарантии Польше в апреле 1939 г. сопровождались секретным протоколом, который обязывал Лондон предоставить военную помощь только в случае немецкой (а не третьих стран) агрессии; в июле 1941 г., во время переговоров с советским послом Майским в Лондоне, польская сторона требовала подписания одновременно с договором о военном сотрудничестве дополнительно еще и секретного протокола, в котором СССР должен был взять на себя обязательства после разгрома Германии восстановить польско-советскую границу 1939 г. и т. п. Подобных примеров тайных сделок в практике одних только Объединенных Наций можно отыскать чуть ли не десятки.
Европейские границы 1939 г. давно уже не рассматривались как бесспорные, а, следовательно, ничего противоправного в намерениях сторон предвидеть последствия их возможных дальнейших изменений, а именно так был сформулирован текст документа, не было.
В частности, немецкие претензии к Польше уже были выдвинуты раньше, начиная с весны 1939 г. Абсолютно не исключена была возможность созыва еще одной «мирной» конференции, по примеру уже проведенной Мюнхенской или дальнейших 1-й и 2-й Венской, для проведения новых территориальных изменений «мирным путем».
Быть может, стороны согласовали между собой общую военную акцию против всех (или, по меньшей мере, одной из) стран, которые упоминаются в протоколе, а это по крайней мере со стороны СССР стало бы нарушением его договорных обязательств как члена Лиги Наций, так и участника польско-советского договора о ненападении 1939 г.?
Но это не так, поскольку в документе формально шла речь только о распределении «сфер интересов» (они же «сферы влияния»). Также это была обычная практика того времени. В частности, Г. Тункин подчеркивает, что «старое международное право содержало в себе нормы и институты, которые были орудием закабаления народов», к самым характерным из них он как раз и относит «сферы влияния»[271].
Практика определения и распространения «сфер влияния» активно внедрялась в практику международной жизни и так называемыми демократическими странами. Например, западные авторы указывают, что Великобритания летом 1939 г. «за спиной СССР вела тайные переговоры с фашистским рейхом. В ходе этих переговоров британское правительство сделало далекоидущие предложения об англо-немецком сотрудничестве и заключении между двумя странами договора о ненападении, невмешательстве и распределении сфер влияния. При этом английские правящие круги обещали нацистам прекратить переговоры с СССР и отказаться от гарантий Польше, незадолго до этого предоставленных Англией, то есть выдать Польшу Гитлеру, подобно тому как это уже было сделано с Чехословакией. Детали заговора допускали, как свидетельствуют английские источники, уточнить при встрече Чемберлена с Герингом, поездка которого на Британские острова должна была состояться 23 августа»[272].
Американские ученые свидетельствуют, что и в ходе Второй мировой войны западные союзники по коалиции, в частности, Черчилль, предлагали СССР установить сферы влияния в послевоенной Европе[273].
Зловещую окраску термин «сферы влияния» приобрел уже в наше время, когда международное право подверглось едва ли не самым кардинальным, за все время своего существования, переменам.
В тексте секретного протокола отсутствуют указания на то, что упомянутые переустройства будут последствием военной агрессии сторон. Более того, стороны выявили заинтересованность, надо полагать, независимой Литвы в возвращении ей Виленского края.
Важный нюанс — судьба территорий и стран, которые попали в ту или иную сферу влияния (в частности, Западная Украина), не была детерминирована однозначно.
М. Прокоп приводит текст разговора, который велся между Кейтелем (начальник штаба ОКВ), Риббентропом (нацистский министр иностранных дел) и Канарисом (начальник армейской разведки — абвера) в вагоне специального поезда Гитлера 12 сентября 1939 г.: «Подытоживая взгляды Риббентропа, Кейтель сказал, что есть три возможности в этом вопросе: 1. Четвертое деление Польши, при этом Германия заявляет о своей незаинтересованности землями на восток от линии Нарва-Висла-Сан в пользу СССР; 2. Независимая Польша на оставленной территории, которая наиболее интересна Гитлеру, потому что он хочет иметь дело с польским правительством, с которым мог бы заключить мир; 3. Остальная Польша дезинтегрируется так, что территория Вильно достанется Литве, а Галичина и польская Украина становятся независимыми, при условии что с этим согласится Советский Союз. Тогда, конечно, вся пропаганда в пользу Великой Украины должна была бы быть запрещена, чтобы не дразнить Москву»[274].
При этом указанный автор ссылается сразу на несколько английских и немецких источников.
В свою очередь, В. Косик, ссылаясь на опубликованные на Западе источники, утверждает, что «несколькими днями позже (наверное, 15 сентября 1941 г.) в Вене Канарис и Лахузен встречались с А. Мельником, которому Канарис говорил о возможности независимости Западной (Галицкой) Украины. А. Мельник поверил Канарису и приказал готовить «коалиционное правительство» для Галичины. Его премьером был О. Сеник-Гребовский»[275].
Если даже в Берлине, во второй половине сентября, не были уверены насчет действительных намерений Сталина, то это является свидетельством того, что секретный протокол имел, по крайней мере, несколько вариантов толкования.
Нацистские вожди долгое время не информировали о секретных договоренностях в Москве даже собственный Генеральный штаб. Доказательством чего может служить тот факт, что, по свидетельствам заместителя начальника штаба оперативного руководства вермахта В. Варлимонта, даже «наиболее близкий» к Гитлеру генерал Йодль 17 сентября 1939 г., «получив сообщение, что войска Красной армии вступают на территорию Польши, с ужасом спросил: «Против кого?»»[276].
У этого «странного» факта есть лишь одно рациональное объяснение — высшее политическое руководство рейха в сентябре 1939 г. не информировало военных о секретном протоколе к пакту Риббентропа-Молотова, потому что не могло спрогнозировать поведение Москвы, а значит, и никаких, даже устных, договоренностей об общих военных действиях против Польши на переговорах 23 августа 1939 г. не было.
Не предусматривал протокол и обязательности каких-либо партикулярных, независимых от другого участника сделки, акций сторон, проводимых в собственных сферах интересов. Похоже, тут была налажена полная свобода воли контрагента. Вопрос о допустимых границах активности в своей сфере встал уже позже. Именно такую интерпретацию протокола еще в июне 1941 г. сделал немецкий МИД.
Комментируя итоги переговоров И. Риббентропа и В. Молотова 29 сентября 1939 г., Берлин настаивал на том, что: «В Москве при разделении сфер интересов советское правительство заявило министру иностранных дел Германии, что оно, за исключением областей бывшего польского государства, которые пребывали на то время в состоянии раздела, не имеет намерения ни оккупировать страны, которые пребывают в сфере его интересов, ни присоединять их»[277]. Логично допустить, что и 23 августа 1939 г. Молотов и Риббентроп не обсуждали конкретные действия, собственные или контрагента, в согласованных сферах интересов, а допустили возможность свободного, на усмотрение сторон, развития.
