Варька не отпирала нестерпимо долго… Анна накалялась.

– Варя, впусти меня!

– Сейчас, сейчас, только слезу.

Наконец дочь повернула ключ – Анна влетела в комнату и огляделась: новые картинки над окном…

– Умная девочка, а увлекаешься какими-то детсадовскими мультиками.

– Это не мультики, это аниме, я же говорила.

– Какая разница! Я в шестом классе «Очарованную душу» читала Ромена Роллана, знаешь ты такого писателя? Ты уже шестиклассница, считай…

– Не-е-ет… А ты знаешь Хаяо Миядзаки?..

– Не знаю и знать не хочу! Я тебе уже говорила, Варя, смотри свои мультики, если это не мешает учебе!.. А это помешало учебе! Опять новые?.. – Анна заметила на столе как будто увеличившуюся стопку дисков. – Откуда они у тебя? Отец деньги дает на эту дрянь?!

– Нет, нет, это Катька диски принесла… посмотреть…

И все же Анну что-то смутно беспокоило: сложенная стремянка была засунута между шкафом и окном… Она не успела спросить, зачем дочери стремянка, подняла голову – и оторопела: потолок пестрел картинками… Анна пока не знала, как к этому отнестись. Ну… ладно: пускай пестреют, в самом деле, почему потолок обязательно должен быть белым? Но тут ее внимание привлек рисунок, на котором изображены были обычным анимешным способом – стрекозиные глаза, гулькин нос и ротик куриной гузкой – двое парней, у одного красные волосы, у другого черно-синие, и парни… и парни… лежа друг на друге, целовались… У Анны отвисла челюсть. Она вскрикнула и ткнула пальцем в потолок:

– Что… что… что это такое?! Это из мультфильма?!

Варька задрожала.

– Это просто… это из «Темного дворецкого», там демоны пол меняют, не заметил – и поменял случайно, из девочки стал мальчиком, вот и…

– Это трансвеститов в мультиках показывают?! – закричала Анна (кажется… так это называется?); ей казалось, она сходит с ума. Она старалась взять себя в руки. Очень-очень старалась – но не получилось. Анна подскочила к шкафу, в мгновение ока расправила стремянку – и, вскарабкавшись на самый верх, содрала гнусную картинку, разорвала ее и бросила вниз, а после и остальные, до которых смогла дотянуться. Передвигая лестницу, она методично срывала картинки, мяла и кидала на пол. Варька забилась за книжный шкаф, на место стремянки. Покончив с потолком, Анна принялась за стены – кавайные листки осыпались с тихим осенним шорохом: сайонара, сайонара[5]!

– Господ-ди, хорошо, что мой отец не дожил до этого, твой дедушка Тимофей! Он с япошками воевал, после немцев-то, в Манчжурии, героя ему дали… А теперь япошки эти вместе с америкашками детей наших портят, внуков да правнуков фронтовиков, извращенцев из них лепят. Где цензура?! Нету цензуры… Своим-то деткам америкосы, я уверена, такое не покажут! Если они даже Карлсона, который на крыше, забраковали… А нашим – можно, нашим – пожалуйста! Мультфильмы… Вот они какие нынче, мультфильмы!

– Аниме, – машинально вякнула из-за шкафа Варька.

– Мне плевать, как это называется, др-рянь малолетняя! – завизжала совершенно вышедшая из себя Анна.

Варька испугалась, что сейчас будет так же, как в прошлый раз, когда мать узнала, что она уже не отличница… Как она кричала! «Ты будешь дворником, как таджики! Да, да, Варечка, уборщицей будешь при таких оценках! Той же Уклейкиной в коттедже будешь прислуживать! Служанкой отличницы Уклейкиной станешь! Подумать только: троечница Уклейкина в отличницы выбилась, а ты?! Не стыдно тебе… А все это аниме!..» Варя, всхлипывая, кричала: «Прости, прости, мама, я больше не буду! Я опять стану отличницей, только прости!» – но мама развернулась и ушла.

Анна тоже вспомнила свою истерику, но никак не могла остановиться: рвала и швыряла картинки, рвала и швыряла… Только шрам на левой руке дочери, точно застежка-молния приоткрывавший прошлое, привел ее в чувство. В тот раз дочка в конце концов закрылась в комнате, и Анна, едва сыскав ключ, ворвалась к ней – и увидела поперечный разрез на запястье левой руки, который Варька безуспешно старалась скрыть под коротковатым рукавом, на котором проступали посторонние рисунку материи красные пятна. В тот же миг Анна отрезвела. «Что это?» – спросила она слабым голосом. «Это так, ничего, это я просто поцарапалась…» – пряча глаза, говорила девочка. «Не вздумай, Варька… Варька, не вздумай…»

Анна бросила взгляд на левую руку дочери – там алел шрам – и тихо сказала:

– Прости меня, Варя…

Как и в прошлый раз, обе долго плакали.

– Но только аниме ты смотреть не будешь! – сказала Анна, утирая слезы.

– «Темного дворецкого» – клянусь, не буду, – подтвердила дочь. – А другие, прости меня, мама, буду…

Анне очень захотелось стукнуть Варьку, но она сдержалась.

– Ты как твой отец-дезертир! Лишь бы сбежать от жизни…

Девятнадцатиэтажная гостиница «Жемчужина», стоявшая в низине, в устье осушенного сто лет назад Верещагинского ручья, ребром к морю, рябила неподалеку от телестудии – но престарелому оператору было нелегко пройти с тяжелым «Бетакамом» и пятьсот метров, поэтому приходилось брать машину. Шоферы, во главе с начальником гаража здоровенным казачиной Андрием Дурноляпом, забивали «козла» в сторожке; Аркаша Чичкун – водитель, прикрепленный к редакции художественных программ, – вместе со всеми.

Увидав Кулакова, Чичкун кивнул: иду-иду – и, с сожалением оглядываясь на пятнистое доминошное животное, распятое на журнальном столике, пошел выводить «газель».

Скоро Кулаков, который нес штатив, и Брагинец, тащивший камеру, которую никому не доверял, шагали по фойе гостиницы.

Пресс-конференция уже началась, народу у столов, составленных прямоугольником во всю длину зала, с рядами изогнутых микрофонов-тюльпанов, выросших на синих столешницах, сидело немного: несколько полуголых растрепанных девиц с обожженными плечами положили перед собой широкополые соломенные шляпы и сумки (видать, прибежали прямо с пляжа), гнусавые мальчики в майках с надписью “Gold” о чем-то перешептывались меж собой, седовласые критики курили. Двух критикесс Кулаков запомнил с прошлых фестивалей: юркая старушка в открытом рябеньком сарафанчике, с бритой под призывника головой, и дебелая женщина за пятьдесят, в чалме из атласных лазурных платков.

После пресс-конференции (много слов, мало смысла) Кулакову удалось взять в фойе пару коротеньких интервью; оставив Брагинца в гостинице снимать жанр, он помчался на студию. Откодировав кассеты, Кулаков поднялся в пустую редакцию строчить тексты для дневника – он писал по старинке шариковой ручкой. Стол стоял боком к распахнутому окну, под которым ветвилась магнолия, покрытая молочными бутонами; порой ветерок заносил в комнату обморочный аромат ядовитых цветов. Когда редакторш не было, Кулаков не включал кондиционер – тот высасывал кислород в комнате и морозил воздух так, точно готовил его для сохранности покойников.

В углу стоял громоздкий металлический сейф с пятнистыми, точно армейская форма, боками: пару лет назад в бухгалтерии меняли мебель, и прежний главный бухгалтер велел выставить непрезентабельный ящик в коридор; Кулаков бросился к завхозу, царственной Тамаре Ивановне Рушак, – в то время не только он, но и все на студии думали, что его назначат главным редактором художки, поэтому надменная завхоз позволила взять сейф; теперь девчонки посмеивались над тем, что он хранит в сейфе съемочные да эфирные кассеты и никому не дает ключ; но там лежали не только кассеты…

В просторной комнате было тихо: часы с ртутного цвета маятником величиной с блюдце щелкали секунды, как семечки. Шелуха прошлого с электрическим треском осыпалась за плечами склонившегося над листом бумаги Кулакова. Дореволюционные ча-сы висели над черным прямоугольником плазменного телевизора, толщиной с два тома «Войны и мира». Когда Кулаков принес домой такой же плоский телевизор, кошка Вереда, привыкшая спать на вместительной крышке прежнего, прыгнула наверх и… промахнулась: вместо материальной теплой лежанки Вереда наткнулась на пустоту, куда с досадливым мявом и рухнула. Больше кошка никогда не ошибалась: к телевизору, который способен проделывать такие подлые фокусы, она и близко не подходила.