Стена редакции за спиной Кулакова была оклеена страницами, вырванными из журнала «Огонек»: Галя Сердюкова, разбирая залежи бумаг и фотографий в стареньких шкафах – на смену которым прибыли новые, черные офисные, – наткнулась на свернутые рулоны репродукций, которые кропотливо собирали неизвестные редакторы шестидесятых годов, и составила из них настенный коллаж. Порой картина умещалась на странице, зачастую это был разворот; женщины Рубенса соседствовали со спортсменками Дейнеки; красного коня Петрова-Водкина купали в непосредственной близости от брига «Меркурий», атакованного двумя турецкими кораблями; «Взятие снежного городка» плавно переходило во взятие Зимнего дворца.
Покончив с текстами и отправив за Брагинцом в «Жемчужину» машину, Кулаков помчался в столовую, а отобедав, вышел на волю – покурить. Из кустов олеандра с узкими, как глаза монголоида, листьями выставил алое металлическое плечо автомат «Газированная вода»; аппарат, партизански укрывшийся в густых зарослях, один уцелел из огромной разгромленной армии собратьев, некогда заполонившей улицы курорта, а нынче ставшей металлоломом; на смену основательным автоматам пришли субтильные кулеры. Причем автомат работал. Напившись бесплатной минералки – хотя не исключено, что это была обычная вода, – Кулаков опустился на скамейку, стоявшую напротив входа в здание.
Внезапно из-за его спины, из-за купы деревьев, скрывавших сухой студийный фонтан, вывернул бывший оператор «Новостей» Сапфиров, недавно уволенный со студии. Возможно, охранники на вахте пропустили его на территорию предприятия по недомыслию, возможно, по незнанию или просто по привычке. Сапфиров едва держался на ногах. Он пил всю весну: в марте отправили на пенсию жену Сапфирова Ленку Смыслову, главного редактора «Новостей», на место которой поставили Людмилу Тунику (тоже по рекомендации Надраги).
Ленка была уникум: красавица с лицом и грудью Брижит Бардо и с мозгами Софьи Ковалевской; влюблены в нее были поголовно все мужики телестудии; в ногах у Ленки, обутой в моднейшие туфли на платформе, валялся сам председатель Лабзин, правивший, в отличие от нынешних, двадцать лет кряду. Ленка крутила роман то с одним студийцем, то с другим, а на юного Сережу Сапфирова тридцатипятилетняя Ленка внимания не обращала. Сапфиров отрастил волосы до плеч, купил замшевый пиджак с заклепками, создал собственную группу, где пел голосом, позаимствованным у Цоя, – все напрасно. Сапфиров хотел травиться… Но весной Ленка заболела менингитом, к осени выкарабкалась, вот только гормональные препараты изуродовали ее, точно компрачикосы: руки и ноги остались прежними, а туловище разбухло так, будто на лето Ленку посадили в бочку и откармливали на убой. Когда искореженная Смыслова, с оплывшим лицом, в чертах которого уже ни один любитель кино не смог бы разглядеть и тени французской звезды, вернулась на студию, все кавалеры от нее отпрянули. Остался верен Ленке только длинноволосый паж Сережа Сапфиров; скоро они поженились и жили вместе долго и почти счастливо: умница Ленка руководила «Новостями», воспитав плеяду блестящих корреспондентов, а Сапфиров снимал новостные сюжеты. Однако, видимо, не все было ладно в Ленкином королевстве… Кулаков, пришедший на студию в 1995-м, застал такую картину: Ленка, так же как нынче Ольга Прянишникова, зависала с компьютером, закрывшись в кабинете, а выпуски новостей прекрасно выходили и без ее участия. Потом Смыслова совсем распустилась. Кулаков как-то встретил ее в коридоре – наверное, выскочила на минутку в туалет, – она была в оранжевом байковом халате… Кулаков остолбенел. Уверяли, что Ленка, возвращаясь домой или идя на работу, поверх халата набрасывает плащик – и готово: в самом деле, какая разница компьютеру, как она выглядит. Рассказывали, что, выйдя на пенсию и лишившись ежедневного моциона – до студии и обратно, – Смыслова совсем разленилась, перестала выходить из дому, обрюзгла и обмякла. И вот теперь уволили ее мужа: за пьянку…
Совершивший незаконное проникновение на территорию телестудии Сергей Сапфиров стоял под окнами Председателева кабинета, топал ногами и орал:
– Эй ты, Димка-невидимка, ну-ка выходи, поговорим, как мужики! Ты за что жену мою в нокаут отправил, а, гад? Что она тебе, паскуде, сделала? Ты на горшке сидел, когда Ленка БДТ снимала. Знаешь ты такой театр? Ни хера ты не знаешь… Она Лаврова снимала, и Лебедева снимала, и Ульянова тоже снимала… Хотя этот не оттуда уже, но все равно… Да, и если хочешь знать, то и Пугачеву с Леонтьевым она тоже снимала, если это тебе ближе… А ты Ленку мою… – Тут Сапфиров заметил Кулакова и стал обращаться к нему: – Володя, а он, гад, Ленку мою… А она теперь с постели не встает, помрет она, Володя, а я куда? Я за ней уж тогда, Славыч… А куда мне еще-то?!
В одном из окон Председателева кабинета мелькнула тень – и пропала; впрочем, может, Кулаков перепутал, и это окно предбанника, где восседает секретарша?.. Он не знал, что делать: может, завести Сапфирова в редакцию, благо там пусто, поговорить с ним по душам?.. Сергей никогда не буянил, да ведь он прежде и не пил так, но придется идти мимо дверей приемной… вдруг Сапфиров рванет туда – и выйдет только хуже. Надо вести его к черному ходу…
Бывший оператор, которого Кулаков придерживал за плечо, тем временем вывернулся, схватил камень и, размахнувшись, шваркнул в сторону студии. И… на удивление попал – да не в стену, а как раз в то окошко, за которым вновь мелькнула тень… Раздался звон разбитого стекла, пауза… (в которую дрозд успел клюнуть иссиня-черную бусинку лавровишни). Над стеклянными зубцами, торчавшими из рамы, точно горная гряда Ацетука, появилось разъяренное лицо Надраги. Так и есть: это ее окошко.
– Ну, погоди, Сапфиров, я сейчас милицию вызову! – орала Ритка-кардинал. – Окна бить на студии вздумал! Сейчас ты у меня ся-адешь, сейчас сядешь…
Из дверей высыпали студийцы; проехала «газель», которой управлял Аркаша Чичкун, Брагинец высунулся в открытое окошко; Кулаков, проводив машину взглядом, закричал Ритке, что Сапфиров уходит, не надо милиции… И уже бежали охранники Гога и Магога, схватили Сережу под белы рученьки и поволокли прочь. Сапфиров вырывался, продолжая орать:
– А-а-а, спрятался, вредитель! А-а-а, не хочешь выходить, гусь лапчатый! Ну, гад, погоди… Знаю я, кто ты такой… Зна-а-ю… Знаю! Зна-аю…
Вопли Сапфирова еще долго раздавались из-за высокого забора; Кулаков выбрался из толпы студиозов, обсуждавших скандал, и ушел в заросли азартно цветущей индийской азалии.
Здание телестудии окружал заросший парк, по периметру обнесенный оградой из черных металлических пик с бронзовыми наконечниками. Парк, со студией посредине, располагался в самом центре Южной Столицы, между двумя городскими артериями: Курортным проспектом и улицей Серго Орджоникидзе; вход через вахту был со стороны поперечной Театральной улицы, почти добегавшей до моря; с тыла студийная земля граничила с землями церкви евангелистов.
За стоянкой машин, среди зарослей азалии, отцветающего рододендрона с ангельскими цветами, манерной камелии и лезущей напролом, как злой сорняк, китайской пальмы, белела подружка Кулакова – гипсовая девушка с веслом, которую отправили в ссылку из соседнего санатория, чтобы не портила своим псевдоклассическим видом вкус нынешним отдыхающим, воспитанным на постмодерне и перформансе. Ссыльнокаторжная с короткими волнистыми волосами, закрывающими ушки, одетая в сплошной, гипсовый же купальник, стояла, опираясь на весло, – кто-то нацарапал на лопасти «ЗОЯ» – и была повернута грустным лицом к оживленной улице Орджоникидзе, то есть к морю. Черного моря не было видно с ее постамента, но дух моря – полного косяков рыб, холодцеватых медуз, улыбчивых дельфинов афалин, затонувших фелюк с убыхами, сероводорода на донной тьме, – доносился и сюда; от сладостной вони сине-зеленой, венерианской воды трепетали алебастровые ноздри и выше вздымалась меловая грудь. Увы, у гипсовой девушки, покрытой слоем пыли, точно загаром, не было лодки, чтобы уплыть, было только весло. Кулаков ее жалел. Он взобрался на постамент, сел, прислонившись к ноге девушки, вылепленной по мерке Праксителя, и закурил наконец. Тут же раздался звонок мобильника (обычное телефонное курлыканье – Кулакову не нравились музыкальные вызовы), на экранчике высветилось имя: Анна – бывшая жена. Кулаков не хотел нажимать на зеленый значок, но палец привычным движением оставил отпечаток на кнопке.
