Справа от списка стояли фигурная скоба и большой знак вопроса.

— Что тебя так поразило и взволновало, мой дорогой Робер? — спросил Клод. — Я уже видел этот список, когда просматривал календарь.

— Ты немного отстал от европейских событий у себя в джунглях. Прошлой весной все эти три депутата парламента Соседней страны, а также и Жозеф Боль, всего, стало быть, четверо среди прочих других голосовали против размещения американских ракет. Я повторяю — среди прочих других депутатов парламента. И большинством всего в четыре голоса парламент ракеты отклонил. Американцы были очень недовольны. Их президент, помнится, посоветовал парламенту еще раз хорошенько подумать и снова вернуться к обсуждению вопроса.

— Но при чем эти четверо? Разве именно они решили исход голосования?

— Да нет же! Сейчас объясню, я писал об этой нашумевшей истории и хорошо знаю все ее нюансы. Повторяю — исход решили не именно эти четверо, но и они в том числе. Следите за мной: за ракеты американцев голосовало сто депутатов, против — сто четыре. Что требуется, чтобы было наоборот? Надо из ста четырех выбрать всего четверых и склонить их в другую сторону. Тогда получится, что сто четыре будут за ракеты, а сто — против и при повторном голосовании ракеты проходят, ясно? И дело, как говорится, в шляпе. На это, похоже, и уповал американский президент, советуя депутатам одуматься или что-то в таком духе. Дословно не помню, но смысл таков.

— И какой же вывод?

— А такой, что в руки Гаро попал список тех депутатов Соседней страны, которых американцы, похоже, решили взять в оборот. А может быть, он разведал и что-то гораздо более существенное.

— Но не надуманно ли все это? Как ты пришел к такому умозаключению? Методом Шерлока Холмса?

— Я — журналист и, видимо, талантлив.

— Я почти согласен с Робером, — вмешался наконец Жан-Поль, — Версия мне видится правильной. Кстати, тот, кто стоит в списке первым и отдельно от остальных, — депутат Жозеф Боль, — его уже нет в живых. Он умер от разрыва сердца, кажется, в день убийства Гюстава Гаро. Я помню по газетам. Но никакой связи, признаться, не усмотрел. Да ее, возможно, и нет.

Клод заволновался.

— Постойте, значит, депутатов из списка Гаро осталось трое? — А может, и того меньше? Я ведь не следил за событиями.

— Пока их трое. Посмотрите, Робер, что там значится у Гюстава про Боля?

— «4 мая. Жозеф Боль, в 10 ч. 00».

— Со слов Кристины Гаро я знаю, что 4 мая ее мужа во Франции не было. У меня все записано. Сейчас найду.

Жан-Поль достал свой блокнот.

— Так, так… Где же был Гаро 4 мая? Он был в Соседней стране. Значит, 4 мая в 10 часов утра издатель Гаро и депутат Боль встречались. Где? Это нам важно знать, друзья.

Жан-Поль полистал толстый телефонный справочник и нашел номер Жозефа Боля.

К телефону подошла служанка и на расспросы о домашних покойного депутата отвечала, что никого нет и не будет до понедельника.

— Мадемуазель, с вами говорит один из друзей Гюстава Гаро, которого, как вы знаете, нет в живых. Так вот, не могли бы вы припомнить, когда месье Гаро был в доме у месье Боля в последний раз. Незадолго до кончины месье Боля? Спасибо. Для меня весьма важно. Ах, вот как! Вы прекрасно помните даже тот день… Что? Как? Как вы сказали? Интервью?!

Жан-Поль достал носовой платок и вытер вспотевшее вдруг лицо — он явно волновался.

Закончив разговор, он отпил глоток воды. Когда заговорил, голос неожиданно задребезжал. И Клод, и Робер почувствовали, что не только от волнения, а что Жан-Поль стар и утомлен.

— Прислуга оказалась словоохотливой… Видимо, ей скучно одной, и она была рада поболтать, даже всплакнула, вспоминая своего хозяина. Так вот, она подавала им чай. Хорошо помнит, что, когда вошла в кабинет с подносом, Гаро щелкнул клавишей магнитофона. Он записывал интервью Боля на кассету. И при появлении служанки, естественно, выключил магнитофон. Щелкнул, как сказала она. Теперь вам понятно, почему нигде нет бумаг, которые мы ищем?

После долгих поисков небольшой портативный магнитофон обнаружили в платяном шкафу под стопкой рубашек.

— М-да. Сыщики! — усмехнулся Жан-Поль. — Ну что, есть там кассета или нет?

Робер ловко расстегнул кнопки черного кожаного чехла, высвободил аппарат и включил на прослушивание.

Низкий голос пожилого человека звучал устало, но спокойно и внятно. Это было скорее заявление, исповедь, а не интервью — вопросов говорившему не задавали.

«…Моя жизнь подходит к логическому концу, к завершению. Она не была ровной. Случалось немало изломов. Сомнений. Поисков, если хотите. Случались заблуждения, ошибки. Серьезные ошибки. Но все это далеко-далеко позади. Пестрое прошлое плотно спрессовалось в памяти. И порой давит…

Знаю, даже уверен — к твердым убеждениям нельзя прийти прямым путем. Прямая как кратчайшее расстояние подходит для геометрии. Но не для жизни. По прямой ходят лишь дрессированные животные. Человек, мыслящий, ищущий, идет неровными проселочными дорогами и сам находит свою магистраль. Оглядываясь назад, вижу, как я колесил, петлял, топтался на месте. Повторяю — крепко ошибался. И оттого так тверд теперь, ибо шел по кочкам и знаю цену заблуждениям.

…На весенней парламентской сессии мы, депутаты, решали дилемму — быть американским ракетам на нашей земле или не быть. Дебаты шли открыто. Весь мир знает о том, кто что сказал, и многие полагают, что именно моя речь предрешила исход голосования. Не знаю. Может быть… Во всяком случае мне удалось убедить тех, кто колебался, и даже переманить на свою сторону одного депутата, призывавшего голосовать за ракеты.

Я сделал все, что мог и что должен был сделать. Я доказывал своим соотечественникам — цифрами, фактами, эмоциями, что, голосуя за американские ракеты, которыми собираются начинить нашу бедную землю, мы санкционируем самоубийство.

— Хотите ли вы гибели себе, своим детям и внукам от русских ракет, которые неминуемо обрушатся на американские, если их поставят возле наших домов, нацелят на Россию и вдруг начнут запускать по ней? — спрашивал я с трибуны парламента.

— Хотите ли вы иметь изуродованное радиацией потомство — зараженных ядерной проказой матерей, дефективных отцов, искалеченных еще в утробе детей? Встаньте все, кто этого хочет! Пусть вас видит мой народ. Встаньте со своих мест, уважаемые депутаты! Я призываю ваших матерей и детей ваших плюнуть вам в лицо, когда вы вернетесь с этой сессии в свой дом! Сегодня, господа, мы будем голосовать не поднятием руки, а опросом — мы вызовем поименно каждого депутата, и он поднимется и скажет свое «да» или «нет». На нас смотрит вся страна, собравшись в этот час у телеэкранов. Я хочу, чтобы оказавшиеся среди нас иуды сегодня сели за свою вечернюю трапезу в одиночестве, а их родные встали бы напротив и молча смотрели, как ест их сын-преступник, отец-детоубийца, муж-предатель.

О, моя речь наделала грохоту! Впрочем, это уже известно. И все знают, что наш парламент отказал американцам.

…Американцы — люди болезненно самолюбивые. Наш отказ ударил их по бизнесу и по престижу. Ведь ракеты уже на конвейере, их делают и на них хорошо зарабатывают. Тут и убытки, и жестокая обида для великой державы. И все из-за каких-то четырех депутатских голосов! Как в таких случаях делается в Соединенных Штатах? Кладут деньги на бочку, и проблема решена, не так ли?

Примерно через неделю ко мне явился один американский дипломат и без обиняков предложил крупную сумму в любой валюте за то, чтобы при повторном голосовании все было так, как хотят они. Откровенно говоря, я не знал, чему удивляться — их выбору, который пал на меня, или предложенной сумме, которая была, прямо скажу, громадной.

Американец пояснил, что деньги пойдут на всех четырех депутатов, которых следует купить. Так и сказал — купить. Как автомобиль. Как усадьбу. Как девку. И вся операция купли-продажи депутатских голосов поручалась мне.

Я поинтересовался — кто они, кандидаты. Американец назвал первым меня, затем Анри Штейна, Карла Дорта, Эдди Локса.