Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Теперь — зададимся вопросами.

И он быстро набросал: «Что такое Реф? Что такое классик? Что такое поэт? Что такое газетчик? Что такое делается? Что такое факт? Что такое бизнес? Что такое субъективный объектив?»

Потом приписал:

«Декларации, лозунги, установки на весь 1930 год. Демонстрации словесные и диапозитивные. Разговор с аудиторией и обратно».

И сразу передумал:

— Нет, «туда и обратно» — грубо и игровато.

Вычеркнул эти слова и добавил: «Записки. Прения».

22 сентября [1929 г.] Маяковский читал у себя дома впервые пьесу «Баня». До сбора гостей оставались минуты, и он использовал их, внося поправки, дополнения.

Маяковскому нравилось вывешивать афиши своих выступлений на стене. А тут и сам бог велел — коллективный вечер. Но на этот раз, поскольку афиша не была готова, пришлось удовольствоваться грязноватой корректурой. Он знал, что и в таком виде она будет приятна участникам вечера, все они сегодня были здесь. Гости заполнили столовую, и стало тесновато.

Коротенькое вступление — перечень действующих лиц. Слушали напряженно, внимательно. Однако внешняя реакция давала себя знать: то и дело раздавался смех. Маяковский не раз прерывал чтение, рассказывая об источниках, послуживших материалом для комедии, о происхождении отдельных фраз и т. д. Так, прототипом бюрократа он взял одного из ответственных служащих всем известного литературного учреждения.

Не раз Маяковский спрашивал знакомых, в том числе и меня, когда я только мечтал об аппарате в новой квартире: «У вас есть телефон?» и, получив отрицательный ответ или даже не дождавшись такового, тут же сам отвечал, не делая паузы: «Ах, у вас нет телефона!»

Чуть ли не дословно эта фраза и вошла в пьесу. В те времена наличие домашнего телефона выглядело значительным явлением, и со сцены эта реплика звучала злободневно и смешно.

А вот такого же типа находка, не менее смешная.

Однажды в вагоне, собираясь закусить, мы достали дорожные приборы, те самые, которые Владимир Владимирович привозил из-за границы как себе, так и знакомым (в футляре — ложка, ножичек и вилочка, вложенные в стаканчик — либо граненый из стекла, либо металлический). Сосед по купе заинтересовался: «Какие замечательные вещи! Где вы их раздобыли? Это, наверное, заграничные? Вот у нас еще не умеют такие делать».

Я ответил полусерьезно, полушутя: «Наше государство пока занимается крупными вещами — строим гиганты, перешибаем фордизмы, а скоро дойдем и до мелочей».

В «Бане» эти слова произносит Оптимйстенко: «Да я же ж вам говорю, не суйтесь вы с мелочами в крупное государственное учреждение. Мы мелочами заниматься не можем. Государство крупными вещами интересуется — фордизмы разные, то, сё…» (Маяковский делал ударение в фамилии Оптимистенко на третьем слоге и немного акцентировал по-украински).

Читать пьесу без перерыва даже такому опытному оратору и чтецу, каким был поэт-драматург, — не под силу. Да еще в присутствии искушенных слушателей, среди которых Мейерхольд и его жена, артистка Зинаида Райх.

В перерыве, во время чаепития, звучали восторженные возгласы. И только, как ни странно, сдержанно вел себя Всеволод Эмильевич Мейерхольд. А его слова ждали в первую очередь; ведь ему ставить и в значительной мере в его руках судьба пьесы.

Сдержанность режиссера следует объяснить, пожалуй, привычкой дослушать до конца, а уж потом подводить итог.

Когда автор перевернул последнюю страницу, наступила пауза. Все взгляды обратились на Мейерхольда. Однако вместо ожидаемой речи Всеволод Эмильевич, глубоко вздохнув и по привычке погладив свою «шевелюру», произнес лишь одно слово: «Мольер!» Это прозвучало очень серьезно и взволнованно.

Потом, помню, кто-то спросил у Маяковского, как бы вскользь: «Почему вы не пишете пьесу в стихах?»

— Как Грибоедов я не напишу, а хуже — не хочу.

Гости не расходились еще час-другой: делились впечатлениями, пели дифирамбы.

И лишь через некоторое время квартира опустела.

На следующий день, 23 сентября, поэт читал пьесу для труппы театра в вечерние часы. Третье чтение состоялось снова в Гендриковом — 27 сентября. Все три чтения прошли с неослабевающим успехом. Слушатели оценили «Баню» как большой этап в творчестве поэта. Сам автор считал новое творение лучшим в своей драматургии. Он сказал как-то мне: «Баня» значительно сильнее «Клопа».

8 октября Политехнический был буквально осажден. Участники вечера «Открывается Реф» с трудом пробились в здание.

«Литературная газета» достаточно точно пересказала вступительную речь Маяковского:

«Год тому назад мы здесь распускали Леф. Сегодня мы открываем Реф. Что изменилось в литературной обстановке за год и с чем теперь выступают на литературном фронте рефовцы? Прежде всего мы должны заявить, что мы нисколько не отказываемся от всей нашей прошлой работы, и как футуристов, и как комфутов, и, наконец, как лефовцев. И сегодняшняя наша позиция целиком вытекает из всей нашей прошлой борьбы. Все споры наши и с врагами, и с друзьями о том, что важней: „как делать“ или „что делать“, мы покрываем теперь основным нашим литературным лозунгом — „для чего делать“, то есть мы устанавливаем примат цели и над содержанием и над формой.

Рассматривая искусство как орудие классовой борьбы, мы должны в своей литературной работе прежде всего ясно представить себе общую нашу цель и конкретно стоящие перед нами боевые задачи строительства социализма. С этой точки зрения мы, в первую голову, и будем подходить ко всякой литературной работе сегодня.

Мы заявляем: только те литературные средства хороши, которые ведут к цели. Такая установка нашей программы не снимает старого нашего требования новой фермы для нового содержания. И если одним своим острием она направлена против рыцарей „формы для формы“, бесчисленных эстетизаторов и канонизаторов формы, то другим своим острием она бьет тех, которые пытаются втиснуть пятилетку в сонет, пытаются воспеть социалистическое соревнование крымско-плоскогорными ямбами.

В целом эта установка не оставляет ни сантиметра места писателю, желающему именовать себя революционным, для какой бы то ни было аполитичности:

Литературная обстановка сегодняшнего дня утверждает нашу всегдашнюю борьбу против аполитичности, как далеко не второстепенный пункт нашей программы. А вся она звучит как настойчивое требование, обращенное к искусству, стать в ногу с социалистическим строительством, выйти на передовые позиции классовой борьбы!».

Кроме Маяковского, с речами выступали Николай Асеев и Осип Брик.

Публика настроена бурно. В зале засела хулиганская группка. Они кричали, свистели и даже принялись избивать одного из участников вечера.

После перерыва читались стихи. Николай Асеев прочел стихотворение Фрейлиграта, Семен Кирсанов — переводы стихов французского рабочего поэта Жюля Жуя. Оппоненты были из публики.

Маяковский подвел итог прениям и репликам с мест.

В середине октября Маяковский, вопреки установившейся традиции, объявил свои вечера «Что делать?» сначала а Ленинграде, потом а Москве. В объяснительной записке он изложил основные положения:

«В своем вступительном слове я объясняю причины, заставившие Леф почистить свои ряды, внести изменения в программу и принять название Реф, то есть революционный фронт искусства. Основная причина — это борьба с аполитизмом и сознательная ставка на установку искусства как агитпропа социалистического строительства. Отсюда отрицание голого факта и требование в искусстве тенденциозности и направленности».

Текст афиши выглядел броско, но не вызывал сомнений, за исключением, пожалуй, одной подробности: вместо привычного подзаголовка «стихи и поэмы» он начертал — «словесные иллюстрации», куда входили отрывки из двух пьес — сначала из «Бани», а затем из «Клопа». И в заключение «5 лет».

Я спросил, что означает последнее — не стихи и не пьеса?

— Это будущая поэма, но пока ее нет, а возможно, и не будет.

— Так зачем же писать, коли не будет?

38
{"b":"239806","o":1}