— О чем речь? — спросил он отрывисто.- Телеграмма? Покажите!

Грибову совсем не нужно было измерять пепел- он уходил, чтобы подумать наедине. В жизни его произошла катастрофа. Именно катастрофа — не ошибка, не оплошность, а глубокое поражение. Грибов лежал на обеих лопатках и сознавал это. Погибший Виктор победил его. Был ли Виктор умнее? Нет. Способнее? Нет. Больше работал? Нет, нет, нет! Не Шатров победил Грибова, а метод Шатрова победил. Искусный ямщик отстал от самолета.

Жгучий стыд терзал Грибова. Как получилось, что он не оценил Виктора, он, гордившийся своей проницательностью! Тысячу двести научных работ взялся он взвесить, но просмотрел самую главную, ту, что делалась у него под носом. Не только просмотрел- ведь он мешал Шатрову, третировал его, одергивал, высмеивал. Люди скажут: «В трудной борьбе с Грибовым Шатров сделал свое открытие». Правда, потом Грибов поздравил Виктора. Да, поздравил задним числом, когда только слепой упрямился бы. Эх, если бы Виктор был жив, Грибов сумел бы исправить положение! Он бы сделал работу Виктора главной, помогал бы ему ежечасно. Ведь тот был неопытным ученым, знал теорию недостаточно глубоко. Но исправлять положение поздно. Виктор ушел. Сколько он совершил бы еще открытий после такого удачного начала!…

А что; делать теперь Грибову? Бросить свою теорию, сжечь записи и расчеты, идти за Виктором? Нет, в его работе есть своя ценность. Круговорот тепла в природе надо понять и описать математически. Но для предсказания извержения это уже не имеет значения.

Грибов честно старался найти новый, правильный путь, а в голове его еще всплывали какие-то уточнения, убедительные примеры, доводы, выводы, относящиеся к прежней работе. Мысленно он начинал отстаивать свою правоту. И вдруг вспомнил: не нужно, поздно, извержение уже предсказано.

Часа два Грибов бродил по черным от пепла сугробам, под конец замерз и решил идти домой. Он вернулся на станцию и в сенях улышал нелестное высказывание о себе.

«Неприятный тип этот Ковалев,- подумал Грибов,- Давно надо было поставить его на место. Предлагает то, что я хочу предложить, и меня же хулит…»

Но эти мысли тотчас же подавила привычная педагогическая: как должен держать себя начальник- обрезать или не заметить?Пожалуй, лучше не заметить.

Он трижды медленно перечел телеграмму, обдумывая, как распределить работу.

— Материалы мы отошлем,- сказал он наконец.- Тася упакует бумаги, Ковалев отвезет их в Петропавловск. Но статью о Шатрове я предлагаю написать здесь. Я знаю профессора Дмитриевского. Дмитрий Васильевич добросовестный человек, но очень занятой. Начатая статья может пролежать в столе у него полгода. Мы сделаем быстрее. Статью я беру на себя. Кроме того, пока не прислали заместителя Шатрову, нужно кому-то изучить аппараты и продолжать его работу. Это я тоже беру на себя, поскольку у всех других определенные обязанности.

— А может быть, лучше мне взяться за это? Я технику знаю и видел, как Виктор работал,- возразил Ковалев.

— На аппаратах могут самостоятельно работать только геологи! — бросил Грибов с раздражением.- Что ты будешь снимать? Все равно тебе нужна нянька.

— Ну, тогда установим сроки, когда мы обсудим статью,- не унимался Ковалев.

В его прищуренных глазах Грибов увидел глубокое недоверие,

— Допустим, на аппараты десять дней, на статью еще десять,- сказал Грибов, не повышая голоса, и вышел в лабораторию.

— Десять дней- невелик срок. Посмотрим, как он возьмется за дело,- сказал летчик за его спиной.

В тот же вечер, разбирая вместе с Тасей папки Виктора, Грибов неожиданно спросил:

— Скажите, Тася, довольны мной товарищи?

Тася смутилась. Кажется, это был первый вопрос Грибова, не относящийся к математике. Отвечать честно или щадить Александра Григорьевича?

— С вами трудно,- тихо сказала она.- Вы… отделяете себя. Про вас говорят: «Его прислали сюда служить, а он держится, как будто станцию подарили ему».

— Кто говорит? Ковалев?

Тася почувствовала, что перед ней приоткрылась дверка в сердце Грибова. Можно было сказать «да», ругнуть Ковалева и вступить в союз с начальником,, польстив его самолюбию. Но нет, Тася не хочет дружбы, основанной на слабостях. Она не унизит Грибова, потакая ему.

— Все так думают,- сказала она громко.- И я тоже, если хотите знать!- Она высоко подняла голову, но не видела ничего, слезы туманили ей глаза.

— Хорошо,- отозвался Грибов сухо.- Можете идти. Мы закончим завтра.

Грибов лежал на спине. Глаза его были широко раскрыты. Он глядел на синий прямоугольник окна. Начинался рассвет. Из тьмы проступили пазы бревенчатых стен, тумбочка, спинка кровати. За перегородкой ворочался и скрежетал зубами во сне Ковалев. Прежде в соседней комнате спал и Виктор… О нем, ушедшем, и раздумывал Грибов сейчас.

Виктор победил дважды- как специалист и как человек. Виктора все любили, а его, оказывается, считают зазнайкой. Как сказала Тася: «Держится, как будто ему подарили эту станцию»… Несправедливые,слепые люди! Его считают эгоистом, а для него выше всего работа. Почему они не заметили? Потому что он не хвастался, не говорил красивых слов? Впрочем, слова никого не убедят. Доказывать нужно делом. А как? Он выполнит обещание, через двадцать дней напишет статью, через десять выйдет в поле с аппаратом. За десять дней изучить подземную съемку — задача не из легких. Так зачем он теряет время? Скоро утро. Сегодня ему уже не заснуть…

По ночам движок не работал- электричества на станции не было. Грибов зажег жужжащий фонарь, поставил на стол аппараты- большой с экраном и один из маленьких, вынул из-под крышки инструкции, разложил найденные вечером конспекты Виктора.

— Романтика кончилась! Начинается технология,- сказал он вслух, беря в руки отвертку.

Он не понимал, что дорогая ему романтика смелой мысли нужна ученому всегда при обдумывании фактов. И безразлично, как добыты факты: увидены глазами или записаны прибором.

Вздохнув, Грибов начал отвинчивать первый винт. С непривычки отвертка соскакивала, винты выскальзывали из пальцев. Перед ним открылся хаос переплетенных проводов- желтых, красных, белых, коричневых, коробки и пластины- металлические,черные эбонитовые,из навощенного картона и прозрачные- с паутинным узором печатных схем. Кристаллы- громадные, искусственно выращенные, и мелкая кристаллическая пыль, тяжеловесные магниты и нежные лампы. Грибову стало страшновато.

Как разобраться? Он уже не верил в себя так, как неделю назад.

Однако разобраться было нужно. «Попробуем по инструкции»,- сказал он себе и начал читать с первой страницы.

«Общие сведения об аппарате ЦП-67.

Аппарат ЦП-67 предназначен для просвечивания земных недр, подземной и подводной геологической съемки, для поисков полезных ископаемых — твердых, жидких и газообразных, для определения состава, структуры и физического состояния горных пород, находящихся в глубинах.

Аппарат ЦП-67 состоит из следующих основных частей: а) блока питания, б) генератора просвечивающих лучей, в) излучателя с магнитной линзой, г) приемника с усилителем, д) канала фотозаписи, е) канала изображения…»

«Где же здесь эти каналы и блоки?»- спрашивал себя Грибов, глядя на путаницу ламп и проводов.

Развернув приложенную к инструкции схему и с трудом припоминая давнишние занятия в кружке радиолюбителей, он начал сличать блоки, сопротивления и емкости на схеме и в аппарате.

Постепенно дело пошло на лад. Устройство аппарата уже не казалось таким таинственным. Грибов отыскивал детали все быстрее, с удовольствием постукивал по ним отверткой, приговаривая:

— Это главный переключатель. Точно! Тут включаем фотозапись, а сюда — канал изображения. Так я присоединяю его, тут настраиваю частоту, здесь изменяю направление. Возьмем угол, для примера двенадцать градусов… установили, включаем…

И вдруг голубая искра озарила аппарат. Что-то зашипело, задымилось. Запахло горелой резиной. Ровный электрический гул постепенно затих, померкли красноватые огоньки контрольных лампочек.