Хирам забеспокоился. Его беспокойство возросло, когда он увидел, что и слуги, и жрецы незаметно исчезли из подземного зала. Карфагенянин выхватил свой меч и одним ударом разбил амфору с предательским напитком, сковавшим члены воинов неодолимой истомой.

– Довольно! – крикнул он. – Пора делом заняться. Шумной толпой воины направились к выходу, но тут же Хирам отпрянул от двери с криком:

– Дверь на запоре! Мы в ловушке!

– Нас предали! – кричали в смятении воины.

– Нас предал Фегор! – послышался чей-то голос.

– Нет! – ответила решительно Фульвия. – Он слишком любит меня, чтобы пойти на это.

– Попытаемся выбить дверь. Вместо тарана послужит этот стол! – сказал Хирам.

– Ко мне, друзья! – крикнул старый гортатор, метавшийся в ярости по подземной тюрьме. – Вырвемся на свободу и расплатимся с предателями!

Двадцать дюжих рук ухватились за массивный стол.

Раздался мощный удар в бронзовую дверь. Стол разлетелся на куски, люди попадали, но дверь даже не пошатнулась.

Среди воинов Хирама царило смятение, некоторые было приуныли: казалось, они бесповоротно осуждены на гибель. Из ловушки нет выхода, завтра прибудут сюда верные воины Карфагена, пленных обезоружат и предадут мучительной казни. По всей вероятности, их отдадут в жертву кровожадному покровителю Карфагена, грозному Ваалу-Молоху.

Однако Хирам и Тала не могли примириться с мыслью о том, что спастись невозможно; освещая стены при помощи лампад, они принялись их исследовать.

Но результат получился печальный: стены не были сложены из камня, ибо все помещение действительно было высечено в толще скалы.

– Нам остается лишь один только путь к спасению, – пробормотал Тала, испытующе вглядываясь в угрюмо навис шин потолок. – Стены нам не одолеть, но потолок сделан из скрепленных цементом камней. Если нам удастся выбить хоть один из них, мы спасены!

Из остатков разбитого стола, связывая доски и брусья тряпками и целыми хламидами жрецов, быстро соорудили импровизированные помосты, которые позволили воинам добраться до потолка.

Нумидиицы с каким-то диким остервенением работали своими тяжелыми и крепкими мечами, разбивая цементные швы. Но было ясно, что на эту работу потребуется много времени.

Хирам, Фульвия, Тала и остальные воины держались около бронзовой двери, опасаясь, что через нее могут неожиданно напасть. Но снаружи в подземелье не долетало ни звука. Царила могильная тишина, и эта тишина давила, нагнетала нервозность, сводила с ума. Хирам, скрипя зубами, расхаживал около двери.

– Я чувствую, – бормотал он, – что я снова теряю Офир. И теперь уже навсегда, навеки. Мое счастье, о котором я так мечтал, сгинуло. О, зачем я покинул Тир?!

– Тогда, может быть, ты забыл бы Офир? – отозвалась Фульвия слабым, дрожащим голосом.

– Забыть ее? Забыть Офир? – страстно воскликнул Хирам. – Нет, никогда, пока бьется мое сердце. Я, может быть, оплакивал бы ее потерю всю жизнь, но забыть ее я не смог бы до могилы. Все, все рушится. Любимая – в чужих руках. Карфагену грозит гибель, я бессилен, беспомощен, как ребенок. О, зачем не убили меня римляне, когда я бился с ними под знаменами Ганнибала?

Фульвия, глаза которой горели мрачным огнем, положила руку на плечо карфагенянина, точно желая своею лаской успокоить его.

– Друг! – сказала она. – Не горюй, не печалься. Я ясно вижу твое будущее. Ты знаешь, мы женщины народа с древней культурой, дочери благородной Этрурии, проницательны. Я могу читать по звездам, по говору волн, по тысяче признаков. непонятных для других. И я говорю тебе: ты еще будешь счастлив. Любимая тобой женщина будет ласкать тебя.

– А что ждет тебя, дитя? Ты можешь прочесть и свое будущее? Будешь ли счастлива ты?

– Я! – полным горечи голосом воскликнула девушка, снимая свою руку с плеча воина. Но тут же взяла себя в руки. – Разве у меня нет верного, так пламенно любящего меня Фегора? – сказала она.

Хирам покачал головой.

– Не притворяйся, Фульвия, перед лицом смерти! – сказал он. – Я знаю твою тайну. Фульвия побледнела.

– Мою тайну? Мою тайну? – бормотала она. – Ты думаешь, что я ненавижу Фегора и люблю… тебя? Нет, нет, ты ошибаешься!

Последние слова стоном вырвались из ее груди. В голосе дрожали слезы.

– Нет, нет! – шептала она, сжимая руки. – Я люблю, но не тебя, а Фегора. Почему бы и нет? Он переродился. Он храбр, умен. Я люблю его. Ты не хочешь в это поверить? Тебя я люблю, как брата…

В этот момент что-то рухнуло и пол задрожал: расшатанный мечами нумидийцев большой камень сорвался с потолка и грянул на пол, разбившись при падении на несколько кусков.

– Дорога проложена! Буревестникам свободен путь! Тала поднялся на помост и внимательно осмотрел зиявшую в потолке квадратную дыру.

Взяв лампаду, Тала поднял ее и попытался с ее помощью рассмотреть, что там дальше.

– Ничего не видать! – сказал он вполголоса. – Проход есть, но кто знает, куда он нас приведет?

Минуту спустя смелый воин уже протиснул свое могучее тело в брешь. Он очутился в обширном помещении, почти сплошь заставленном бочками с вином и маслом. Это был винный погреб храма Таниты. Следом пролез Хирам, потом Сидон, Фульвия и остальные воины отряда.

Пробираясь среди бочек с вином, воины алчно поглядывали на них, но Хирам строго запретил трогать соблазнительные емкости. Обойдя погреб, разведчики обнаружили небольшую дверь, которая вряд ли могла выстоять. Четыре нумидийца выступили вперед, нажали могучими плечами, и дверь рухнула. При этом здорово нашумели, но, против ожидания, вокруг было по-прежнему спокойно. Это еще больше беспокоило Хирама: он не боялся открытой схватки с жрецами Таниты, тем более что их не могло быть очень много, но царившая тишина наводила на мысль о том, что капище уже покинуто и Офир увезли куда-нибудь.

Старый гортатор, однако, успокаивал Хирама.

– Не тревожься! – говорил он. – Эти ханжи в балахонах не могли уйти особенно далеко. Распевать свои гимны да бормотать заклинания они мастера. Но когда приходится поработать руками, все идет комом. Разве они могут соперничать с нашими людьми в гребле? Меня беспокоит только одно: они могли обнаружить нашу лодку и проломить ее днище, а то и увести ее в море. Но едва ли они столь догадливы.

Из одного помещения в другое проходили воины Хирама, но нигде не видели людей, а только в беспорядке брошенную одежду и утварь, так что с каждым мгновением подтверждалось предположение Хирама о бегстве всех обитателей храма.

Карфагенянин был вне себя от ярости и печали: предприятие рухнуло, Офир снова увезли неведомо куда.

Но вот где-то послышались жалобные женские крики. Хирам бросился туда и увидел, что два нумидийца тащат до смерти перепуганную девушку.

– Пощадите! – молила она. – И так меня жрецы храма оскорбляли, наказывали, заставляли голодать, хотя я ни в чем не виновата!

Услышав этот голос, Хирам встрепенулся: это была та самая любимая рабыня Офир, которая еще недавно помогала своей госпоже сноситься с гемиолой при помощи голубиной почты. Но в каком виде была она! Одежда изодрана, на бронзовом юном теле видны полосы от ударов бича, черты лица искажены страхом, который превращает женщину в жалкую тварь.

Плача и смеясь, вызволенная из рук нумидийцев рабыня упала к ногам Фульвии, которая поспешила поднять и успокоить ее.

– Моя госпожа была тут! – рассказывала она торопливо. – Но вот только что жрецы вдруг засуетились, забегали, разбудили благородную Офир и увели ее. Я молила их не разлучать меня с госпожой, но они, издеваясь, не позволили мне следовать за нею. Я забилась в темный угол. Я думала, что остров захвачен взбунтовавшимися наемниками или пиратами и мне предстоят новые скитания, новый позор. О, пощадите меня!

– Показывай, куда пошли жрецы, – распорядился Хирам. – Разумеется, мы не оставим тебя здесь. Но успокойся и соберись с мыслями, чтобы не повести нас не тем путем. От этого зависит спасение твоей госпожи!