Единственная, кто всегда неизменно в прекрасном расположении духа и всегда всё успевает — Женя. Мать её тайно ненавидит, а на самом деле, Павлу повезло с женой. Красавица, умница, замечательная хозяйка, светская дама. Женя всегда и везде чувствует себя в своей тарелке, всегда находит тему для разговора даже с грубошерстным Лазарем или медленно соображающей Маланьей, а уж когда попадается настоящий собеседник вроде Николая или Емельяна — здесь в пикировке Жене нет равных. Иосиф всегда сажает её возле себя, что вызывает некоторую надутость у Маруси.

— Почему ты это позволяешь? — однажды упрекнула она Надежду. — Это место должно быть переменным: каждый раз должен сидеть кто-то другой из семьи, а не одна Женя.

— Иосиф решает сам с кем он хочет сидеть. — пожала плечами она.

Сама вечно сидела в сторонке, кутаясь в шаль, молчаливая и словно посторонняя на этих весёлых застольях. Она не умела так долго и подробно рассказывать о себе как Маруся, острить как Женя, развлекать детей как Иосиф. Часто рядышком пристраивался Павел; брат тоже не умел острить, петь русские и украинские песни, до которых Иосиф был большой охотник или изумительно танцевать лезгинку как Анастас. Перебрасывались ничего не значащими фразами, их близость и понимание не нуждались в подробностях. Кроме того, оба к вечеру уставали, а так как ни он, ни она не любили вина — ничто не взбадривало.

— Фрау Айхголь, пожалуйста.

Ей никогда нехватало времени.

— Фрау Айхгольц, профессор Вас ждёт.

Лошадиного вида ассистентка стояла у открытой двери.

— Да, да. Извините.

Ассистентка медленно и многозначительно закрыла за ней дверь.

В кабинете задёрнуты кремовые шторы. Доктор сидит спиной к окну за огромным резным столом.

— Пожалуйста в это кресло.

Удобное мягкое кресло.

— Спасибо, Габриэла.

Ассистентка вышла в боковую дверь.

Доктор — очень картинный, с прямым пробором в напомаженных волосах, с нафабренными черными усами, худой, чем-то напомнил Ферстера, лечившего Владимира Ильича.

Молчание. Они разглядывают друг-друга, она — мельком, он — откровенно. Молчание затянулось. Наконец, доктор кашлянув и спрашивает:

— Вы фрау Айхгольц?

— Да.

Многозначительно: «Я прочитал мнение доктора Стары».

Она пожала плечами.

— Мы будем работать. Это будут сеансы гипноза.

— А каким-то иным способом Вы не можете мне помочь?

— Не беспокойтесь. Под гипнозом человек остаётся самим собой, никакого насилия над психикой, только релаксация, и в то же время, поиск, так сказать, занозы. Доверьтесь мне. Я — друг. Вы будете вспоминать свою жизнь, просто вспоминать. Почти то же самое, что происходит с Вами сейчас постоянно, почти. У Вас проблемы с наркотиками?

— Нет. Я просто принимаю кофеин. Он помогает при головных болях.

— О чём Вы думали, ожидая приёма? Вы помните?

— Конечно. О том, что мне всегда нехватало времени.

— Но ведь Вы человек очень организованный. Значит, Вам нехватало времени на себя?

— Можно сказать и так.

Ей вдруг стало очень грустно и жалко себя. Вечная тревога, что закончилось варенье.

— Вы любите варенье?

— Мой муж любит варенье.

И Вы всё время варите варенье?

— Нет… я редко варю… это Каролина варит.

Когда работала в Секретариате прибегала домой в четыре, а если нужно было расшифровывать секретные документы, что поручалось только ей, то и позже. Проверяла уроки у Васи, обсуждала домашние дела с Каролиной Васильевной, Муравьёвым и поварихой — милейшей Елизаветой Леонидовной. Это были хорошие минуты, потому что всех этих людей нашла она, дорожила ими и жила с ними в полном согласии. Елизавета Леонидовна жила в постоянном страхе, что вот-вот закончатся запасы варенья, которое так любит Иосиф Виссарионович, поэтому шкафы на кухнях в Кремле и в Зубалово были набиты банками с разнообразнейшими сортами варений.

Если не было гостей к ужину, Иосиф диктовал допоздна статьи, доклады, письма. Но гости бывают почти каждый вечер. Приходят по соседству Молотовы, Ворошиловы, Бухарины, Орджоникидзе, забегает Ирина Гогуа. Теперь, когда учится в Академии, стало ещё трудней: нужно готовиться к семинарам, чертить курсовые проекты, конспектировать учебники и прорабатывать бесконечные статьи в «Правде».

Вечерние посиделки на квартире в Кремле не утомляют и не держат в напряжении, как бесконечно длинные обеды в Зубалово. Там напряжено все и всё грозит взрывом. Отношения между родственниками, её с Иосифом отношения и отношения Иосифа с «ближним кругом» товарищей по партии. Федя и Яша терпеть не могут друг-друга, Маруся Сванидзе ненавидит своих золовок — Сашико и Марико, считает хитрыми приживалками, пользующимися добротой Иосифа; отец и мать вечно надутые и перманенто в ссоре; Павел терпеть не может Маланью (так Иосиф прозвал Маленкова); Иосиф с трудом выносит Ирину Гогуа, которая всем говорит колкости. Вот и вертись, гася вспыхивающие то там, то сям на разных концах стола маленькие пожары. А Иосиф, словно не замечая крошечных протуберанцев, наслаждается семейным счастьем. Смешивает в бокале красное и белое вино, ставит любимые пластинки, дразнит самолюбивую Кирку. Эту девчонку, дочь Павла и Жени Надежда любит больше всех остальных детей семейства.

Она не заходится в щенячьем восторге, когда Иосиф побрасывает ей на тарелку апельсиновую кожуру или кусочки печенья (его любимая возмутительная шуточка), долго спорит и не соглашается лезть под биллиардный стол, если отец проигрывает в биллиард и вообще держится независимо и с достоинством маленькая гордячка.

Когда Надежда поставила на дворе в Зубалово белую прекрасную юрту для детей, Кирка немедленно перебралась туда со всеми своими игрушками, и иногда Женя носила ей в юрту обед. Но потом все дети, конечно же, захотели обедать в юрте и Кирке, во избежание скандала, пришлось покинуть своё убежище.

Зина тоже отмечала Кирку и на день рождения подарила ей пупса с закрывающимися глазами. День рождения был испорчен, потому что Светлана от зависти рыдала так надрывно и громко, что Надежде пришлось, крепко взяв её за руку, увести с террасы в дом. Вой раздавался до тех пор, пока к завистнице не отправилась Зина и вскоре на террасе появились Зина вместе с зарёванной Светланой, и Светлана сообщила Кирке, что на день рождения тетя Зина подарит ей настоящую маленькую плиту с кастрюльками и сковородочками.

Зина Орджоникидзе и Ирина — очень разные, но они — настоящие подруги, без зависти, без расчёта и корысти. Другое дело Полина. Умная, острая на язык, замечательная хозяйка, преданнейшая жена и лучшая советчица Вячеславу Михайловичу — именно она почему-то считалась главной подругой. Иосиф всячески поддерживал эту версию и, вообще, Полину Семёновну ценил, разговаривал уважительно, не то, что с Ириной: «Как дела шаромыжница?»

Но ведь именно он как-то сказал: «Не люблю евреев. С ними всегда ощущение, что тебя облапошивают».

Вот и с Полиной чувствовала себя облапошенной. Каким-то образом Полина умела вызнавать у неё все подробности её горько-сладкой семейной жизни, вздыхала и говорила: «Безоблачных браков не бывает. Надо терпеть, учитывать, что на Вашем муже лежит бремя ответственности за всю страну, за всех нас. Иногда выдержка изменяет. Это понятно, это надо прощать».

А Ирину уволила с должности библиотекаря за то, что та сказала Надежде о том, что Полина рожала свою Светлану в Берлине. Оказывается — это большая тайна даже для «самой близкой подруги».

И ведь каким тоном, какими словами.

— Это Вы сказали Аллилуевой (это о ближайшей подруге — Аллилуева), что я рожала в Берлине?

Ирина, стоя на последней ступеньке лестницы, — расставляла на верхней полке книги:

— Возможно. Не помню. Разве это секрет?

— Пожалуйста передайте Авелю Софроновичу, чтоб он прислал вместо Вас другого работника.

И выплыла. Элегантная и надушенная. Спина удивительно прямая (носила корсет, но это тоже считалось тайной).

Ирина просто кипела, рассказывая об этом эпизоде, грузинский акцент усилился: