– Да ведь он полный идиот! Как же тяжело иметь дело на войне с идиотами, совершенно невозможно предугадать, что они выкинут в следующий момент! Впрочем, это рано или поздно поймет и император Александр, а поняв, заменит Каменского на кого-нибудь поумнее, с кем можно иметь дело!

Фельдмаршал Каменский прокомандовал армией ровно неделю. Затем, вспомнив о своих хворобах, да оставленном без присмотра хозяйстве, залез в коляску и… уехал домой.

– Ежели Бонапартий и есть всамделишний антихрист, то где уж мне сирому да убогому с такой скалапендрой тягаться! Пущай ноне молодые воюют! – сказал он своим штабным на прощание.

Уже с дороги фельдмаршал прислал в войска последний немногословный приказ: «Всем отступать, кто как может, в пределы России». Император Александр, узнав о самовольном отъезде фельдмаршала, спросил своих близких:

– Угадайте, господа, кто первым сбежал из армии? Никогда не угадаете!

Самому «спасителю» он отослал жесткий рескрипт: «Хотя и с прискорбием, но не обинуясь, если бы он сделан был кем-либо другим, надлежало бы предать строжайшему военному суду, коего неминуемым последствием было бы лишение живота. Александр».

Каменский на высочайший рескрипт никак не отозвался. Когда домашние зачитали старцу грозное царское послание, фельдмаршал лишь приподнял голову с подушки:

– Какой-такой Сашка? Не помню такого! У нас одна императрица – матушка Екатерина! Каменский пребывал уже в полнейшем маразме.

А на польских просторах тем временем все жарче разгорался костер новой русско-французской войны. Непролазная грязь лишила Наполеона его главного козыря – стремительного маневра, а потому борьба шла на равных. С бегством Каменского бесхозную армию возглавил старший из корпусных начальников генерал от кавалерии Леонтий Беннигсен. Первое серьезное столкновение произошло при местечке Пултуске. Там Беннигсен сразился с лучшим из наполеоновских маршалов Жаном Данном, имея, правда, при этом двукратное превосходство в силах.

Торопясь занять до подхода русской армии переправы через Вислу, Наполеон ошибся в расчетах и двинул свои главные силы на Голымин, тогда как наши расположились юго-восточнее. На главные силы Беннигсена нарвался, сам того не подозревая, корпус маршала Ланна. Французы атаковали с ходу в центре и на правом фланге. Справа им сопутствовал успех, и дивизия храброго Гюделя выбила из деревни Мошино отряд Барклая-де-Толли. Однако затем Беннигсен подкрепил Барклая артиллерией и бросил в контратаку всю остававшуюся у него в резерве пехоту. Полки шли, увязая в непролазной грязи сквозь падающий густой и мокрый снег, но с распущенными знаменами и под рокот барабанов.

Не приняв штыкового боя, французы откатились. И тогда в прорыв пошла уже русская кавалерия. Два десятка эскадронов: гусары и уланы, драгуны и кирасиры. Взметая копытами комья сырой глины, они на галопе прорвали неприятельские порядки.

Потеряв шесть тысяч человек, Ланн был отброшен. Попытка Наполеона выйти в тыл русской армии и отрезать ее от переправ через Нарев провалилась. Беннигсен, потеряв три тысячи, тоже покинул поле боя и продолжил свой отход на Кеннигсберг, таща из последних сил по раскисшим дорогам пушки и обозы. Пултускский бой, по существу, завершился вничью. Наши остались, впрочем, довольны. Синдром Аустерлица был преодолен.

Две недели спустя Беннигсену пришлось уже при Прейсиш-Эйлау встречаться с самим Наполеоном, причем на этот раз уступая ему численно.

Русская армия выстроилась дивизионными линиями в батальонных колоннах. Конница расположилась сзади. Стоял страшный холод и мела метель.

Наполеон вызвал Нея и Даву на городское кладбище, где разбил свою ставку.

– Сир! Почему вы в столь мрачном месте? – удивились маршалы, спрыгивая с заиндевевших коней.

– Надгробия, по крайней мере, хорошо прикрывают от зимнего ветра! – ответил, поеживаясь, император. – Вам двоим предстоит обойти русских с флангов, я же буду пока перемалывать их фронтальными атаками!

На рассвете корпус Сульта нанес удар по правому флангу. Гренадеры Тучкова этот удар выдержали с честью. Затем на наш центр обрушился корпус Ожеро. Подпустив французов почти вплотную, открыла огонь артиллерия. В сплошной пурге почти ничего не было видно, и пушки били на звук барабанов. Картечь щедро выкашивала плотные ряды неприятельских солдат. Французы несколько раз откатывались, затем атаковали снова, откатывались опять. Наконец, они были отброшены окончательно. От поголовного истребления несчастливцев Ожеро спасли лишь отвлекающая атака кавалерии Мюрата да огневая поддержка старой гвардии.

– Моего корпуса больше нет! – зарыдал Ожеро, прискакав к Наполеону.

– Сейчас не до тебя! – оборвал тот грубо. – Почему опаздывает Даву? Он давно должен быть здесь!

Даву, опоздавший на несколько часов, все же обрушился всей массой своих войск и выбил отряд Багговута из деревни Зерпаллен. Левый фланг русской армии стал сжиматься и откатываться. В этот критический момент положение спасла находчивость артиллерийского полковника Кутайсова. По своей инициативе он перебросил на левый фланг три конно-артиллерийские роты. Тридцать шесть русских пушек начали палить прямо с передков. Появление их оказалось столь неожиданным, а огонь столь точным, что французы опешили, а затем побежали. Положение было восстановлено.

Затем последовала мощная контратака подошедшего резерва, и Даву отступил. Конница генерала Дохтурова, прорываясь сквозь сугробы, добралась до городского кладбища.

– Чьи это полки? – возмутился Наполеон, разглядывая едва видимые в метели тени. – Почему отходят?

– Они не отходят, ваше величество, они атакуют! И это русские! – пригляделся к несущейся конной массе Бертье.

Императора спасла контратака его шурина Мюрата. Но и Мюрат далеко не продвинулся. Его конники застряли в глубоком снегу и повернули обратно.

– А это кто наступает вразброд! – показал раздраженно Наполеон Бертье куда-то влево, где едва виднелась толпа устало бредущей пехоты. – Неужели опять русские? Надо их достойно встретить! Бертье пригляделся в зрительную трубу.

– Встречать их не надо! Они не наступают, а отступают! Это ваша старая гвардия, сир!

– Не может быть! Моя гвардия никогда не отступает! Передайте мне трубу!

В окуляры увеличительных стекол Наполеон отчетливо увидел усачей в высоких медвежьих шапках.

– Победы сегодня уже не будет! – сказал император. – Теперь остается только рассчитывать на ничью!

Поздно вечером сражение прекратилось само собой. Потери сторон оказались примерно равными.

Наполеон был мрачен от сведений о погибших. Почти тридцать тысяч для одного дня – это уж слишком!

– Захвачены ли знамена?- спросил он, чтобы хоть немного поднять себе настроение. – Нет, сир! – А пушки? – Тоже нет, сир? – Ну, а пленные? – Ни одного!

– Что же я буду сочинять для бюллетеня в Париж? – раздосадованно топнул ногой император.

В ставке Беннигсена тоже совещались. За продолжение боя на следующий день были храбрые Багратион и Ермолов. Осторожный Пётр Толстой предлагал дать армии передышку. Беннигсен решил отходить.

Сражение при Эйлау было еще одной почетной ничьей! Впрочем, современники справедливо оценили его как важный стратегический успех русской армии. Да и Беннигсен доносил об обеих столкновениях в Санкт-Петербург как о несомненных победах. Благодарность радостного Александра не знала предела. После Пултуска Беннигсен сразу же стал главнокомандующим, а после Прейсиш-Эйлау получил звезду и ленту Андрея Первозванного с двенадцатью тысячами рублей пожизненной пенсии. «На вашу долю выпала слава победить того, кто еще никогда не был побежден», – восторженно писал российский монарх…

В боевых действиях наметился перерыв. Противники отогревались по теплым избам, дожидаясь весны, чтобы продолжить спор сызнова. Российское общество, прознав об Эйлау, ликовало.

– Это припарка французишкам за Аустерлиц! То ли еще будет впереди.

Как всегда в подобных случаях, разразился одой Державин. На этот раз она звалась иносказательно «Персей и Андромеда». Наполеон в ней был представлен серпкогтистым и двурогим саламандром. Насмерть его поражал отважный русский витязь… Беннигсен.