— Как же это?—удивился капитан.—А воинская дружба?

— Нашли вояку,—горько усмехнулся Чичков.—Ветров только и мечтал о том, как бы застрять в тылу. Помню, случай у нас был на учениях. Одному пареньку из нашего взвода оторвало три пальца на правой руке. Патрон взорвался. Комиссовали, естественно. Ветров признался мне тайком, что завидует ему. Я говорю: вот дурья башка, чему завидуешь? Он засмеялся: для настоящего мужчины главное — голова. А что, мол, толку, если руки будут целы, а башку оторвет.

Почему Ветрова освободили от службы в армии, Чичков не знал.

Капитан Самойлов рассказал об этой беседе следователю Гольсту.

— Выходит, Ветров мечтал, чтобы его комиссовали, — прокомментировал свой рассказ Самойлов. — И нашел себе вполне подходящую болезнь: и голова, и руки целы остались.

— Как же его врачи не разоблачили?—покачал головой следователь.—Ведь в те времена были очень большие строгости.

— А может, подкупил кого. Тогда тоже продажные шкуры встречались. В общем, Ветров-старший — тот еще патриот! — Самойлов махнул рукой. — Интересно, что говорила ему совесть, когда он после войны каждый год девятого мая принимал поздравления и подарки?

— Она, вероятно, шептала так тихо, что он ничего не слышал,—усмехнулся Владимир Георгиевич.—Ну что ж, для нас из всего этого важно сделать вывод: болел Ветров шизофренией или нет, мог покончить с собой на этой почве или не мог?

— По-моему, это такое же самоубийство, как и его шизофрения,—заметил капитан.

— Теперь о другом, Леонид Витальевич. О знакомых Ветрова-младшего. Вернее, о его бывших любовницах...

— Этот выкидывал фортели, — сказал Самойлов. — Есть у Бориса дружок, некто Полонский...

— Который был замешан в истории с Мариной Зубовой?

— Да. Знаете, Владимир Георгиевич, прямо противно рассказывать,— брезгливо поморщился капитан. — Обменивались девицами...

— В каком смысле?

— В прямом. Погуляет Ветров с какой-нибудь месяц-другой и передает Полонскому. Тот тоже в долгу не остается.

— Значит, те девицы сами испорченные.

— Не все. Некоторые порывали отношения с такими кавалерами.

— Есть обиженные на Ветрова?

— Есть. Особенно некая Изольда Романова. Подробности пока установить не удалось.

— История с ней была до женитьбы Ветрова?

— Да. В начале этого года.

— Значит, до...—задумчиво произнес Гольст.—Интересно, сейчас он остепенился?

— Да вроде бы.

— Кстати, о женитьбе,—продолжал следователь.—Странно. Все пророчили Борису богатую невесту с высокопоставленными родителями. И недостатка в таких невестах, кажется, не было. Но почему-то Ветров выбрал Ольгу Каменеву. Скромная девушка, из простой семьи... Может, не такой уж он испорченный? А все его былые похождения — грешки молодости?

— Да, выбор Ольги — непонятная штука... Знаете, Владимир Георгиевич, если хотите получше разобраться в Ветрове, поговорите с Олегом Турковым. Это, насколько мне известно, самый близкий его друг.

— А кто такой этот Турков?—поинтересовался Гольст.

— Учится с Ветровым на одном курсе. Часто бывает у него дома. В институте его называют «тенью Бориса». Говорят, он буквально боготворит Ветрова. И вообще якобы их водой не разольешь.

— Понятно. Значит, вы думаете, он знает сердечные тайны своего друга?

— А как же! Если они так близки... Наверняка в курсе, с какими женщинами бывал Ветров, какие у него случались неприятности из-за них.

— Что ж, возможно,—согласился следователь.—Попробую поговорить с Турковым. Но захочет ли он посвящать нас в секреты Бориса?

Капитан пожал плечами:

— Попытаться все же стоит...

Гольст встретился с Турковым в студенческом общежитии. Это был высокий, слегка сутулый молодой человек со светло-голубыми глазами, которые он все время щурил, глядя на собеседника,— видимо, по причине близорукости, но очков при следователе не надевал.

Сначала Владимир Георгиевич спросил его, как давно он знает Бориса Ветрова, что их сблизило. Выяснилось, что до института они знакомы не были, дружба их возникла на втором курсе, когда оба записались в студенческое научное общество.

— Борис — это голова!—не скрывал своего восхищения Турков.— Его ждет большое будущее.

— Почему вы так считаете?—спросил Гольст.

— Мы, простые смертные, что называется, грызем гранит науки. А он жует его губами, словно пирожное.

— Круглый отличник?

— Круглыми отличниками бывают только зубрилы,—ответил Олег,—которые берут, извините, седалищем. А Борис — вот этим,—Турков постучал себя кулаком по лбу.—Да если бы он захотел иметь одни пятерки, это ему ничего не стоило бы. У нас многие закончили институт с «красными дипломами». Вон сколько портретов висит в вестибюле. А кто из них стал знаменитым?— патетически спросил Олег и сам же ответил:—Что-то ни о ком не слышно... А о Борисе еще узнают, даю голову на отсечение.— Он вдруг замолчал, и долго смотрел на Гольста прищуренными глазами.—Не верите? Думаете, преувеличиваю?

— Почему же,—спокойно сказал следователь.—Все может быть. Что, Борис мечтает стать большим ученым?

— Он имеет на то все основания,—безапелляционно произнес Турков. — Уверен, так оно и будет! Борис никогда не смирится с прозябанием где-нибудь в поликлинике или заштатной больнице. Планы у него — ого-го! Правда... — Олег вздохнул, — не все понимают, какого это полета человек.

— Кто именно не понимает? — осторожно спросил Гольст.

— Да хотя бы в деканате... Это надо же было додуматься: Ветрова, представляете, Ветрова посылать на практику куда-то к черту на кулички! Да его надо в научный институт!

Насколько я знаю, его оставили практиковаться в области,— заметил следователь.

— Это потому, что у него в семье несчастье. А то заслали бы, точно. Ладно, он еще докажет.

— Что?

— Какой у него талантище.

— По-моему, талант может проявиться везде, — сказал Гольст.—Это не зависит от того, где работает человек — в обычной поликлинике или же в самом лучшем научно-исследовательском институте.

— Конечно, — вяло согласился Турков.— Для таких людей, как Ветров, не имеет значения место прохождения практики или работы после распределения. Борис добьется своего при любых условиях. Он ни перед чем не остановится. Но зачем создавать лишние трудности? Для чего гению растрачивать свой ум и энергию на пустяки?

«Вот тебе и «тень Бориса»!—подумал Гольст.—Интересно, он высказывает свои мысли или же мысли самого Ветрова?»

А Олег продолжал:

— Обидно видеть, какие люди окружают Бориса, как ведут себя...

— Что вы имеете в виду?—спросил следователь.

— В каком он положении сейчас! Такое горе навалилось... Как он только держится, не представляю. А тут родственнички...

— Какие?

— Обыкновенные. Дяди, тети... Пользуясь случаем, тащат из дома вещи родителей и Бориса, даже заявляют права на дачу...

— Это говорил вам сам Ветров?

— Да нет, я видел. Одна тетка унесла шубу Надежды Федоровны, другая — туфли Александра Карповича, третья — фарфоровую вазу... А ведь Борису очень трудно материально. На стипендию далеко не уедешь. Да еще молодая жена... Иной раз не хватает на еду. Борис вынужден сдавать вещи в комиссионку.

— Свои?

— Да нет. Кое-что из уцелевшей одежды родителей. Я сам ему помогал.

— А что вы можете сказать о жене Бориса?

— Об Оле? Как жена — хорошая. Любит Бориса. Но...—он замялся.

— Что «но»?

— Понимаете, как бы вам объяснить?.. Между нами, конечно... Честно говоря, я был удивлен, когда Борис на ней женился. Мне кажется, она ему не пара.

— В каком смысле?

— Не понимает, какой человек с ней рядом. Не тот у нее уровень... Возможно, Борис женился на ней с отчаяния. Просто, когда случилось горе, она оказалась рядом, а ему надо было на кого-то опереться... Боюсь, он разочаруется. И скоро.

— Есть признаки?

Турков несколько смешался и, внимательно разглядывая свои руки, ответил:

— Мне так кажется,—но тут же спохватился.—Это, разумеется, мои личные ощущения. В любом случае, будут они жить вместе или нет, Ольге надо поставить памятник при жизни лишь за то, что в самое тяжелое время она была с ним.