Гольст попросил Бобринскую вспомнить о событиях в ночь на первое сентября. Та рассказала, как в половине четвертого к ним прибежала невеста Бориса с охотничьим ружьем и сообщила о трагедии в доме Ветровых.
— Я в первый раз пошла в ихний дом после ссоры. Борис ходит по дому в одних трусах и майке. А что было в спальне — ужас! — Анастасия Петровна передернула плечами. — Я месяц после этого спать не могла...
— Вы слышали выстрелы?
— А как же! Очень даже хорошо слышала.
— А не можете сказать, сколько времени прошло между первым и вторым выстрелом?
Бобринская задумалась.
— Да как вам сказать... Быстро время прошло...
— Ну, сколько минут? Хотя бы приблизительно?
— Какие там минуты! Почти один за другим... Секунды три-четыре.
— Это вы точно помните?—переспросил Гольст.
— Не верите — можете у моего спросить. Он подтвердит. Зачем мне врать?—даже несколько обиделась Анастасия Петровна.
Допросив Бобринского, следователь получил тот же ответ: между первым и вторым выстрелами прошло не более четырех секунд.
— Ну и порядки были в семье Ветровых!—заметил старший следователь Сергей Михайлович Ворожищев, один из участников следственной группы, когда прочитал показания соседей.—Все оценивалось в рублях. А где же сердечность и доброта, о которой говорили все вокруг? Хлебосольство?
— Насчет доброты — это для посторонних. А хлебосольство...— Владимир Георгиевич усмехнулся.—Ветровы приглашали только нужных людей. Александр Карпович имел большой круг знакомых. Например, из стройтреста — чтобы доставать стройматериалы. Начальник телефонного узла — чтобы городской телефон провести на дачу. Замначальника горторга — дефицит... Все как на подбор номенклатурные работники. За столом у Ветровых рекой текли коньяк, марочные вина. Само собой разумеется, икра и другие деликатесы...
— Ну, тогда понятно. И все же странно, человек с таким размахом, а мелочился. За какое-то старое детское платьице удержал у домработницы пятерку. А история с кирпичом — просто курам на смех.
— Это что! — сказал Гольст. — В прошлом году скандал был. Пришли на дачу проверять показания электросчетчика. Дома была одна Лариса. Контролер заподозрил что-то неладное: огромный дом, разные электроприборы, даже электрическая пила, а расход энергии — на копейки. И обнаружилось приспособление для кражи электричества. Ветрову удалось замять дело через знакомых.
— Несолидно. Значит, скупердяй, да еще нечестный,—подытожил Ворожищев.—Хорошенький пример для детей. Вот так и вырастают хапуги да стяжатели.
Разговор зашел о ночи с 31 августа на 1 сентября.
— Мне не дают покоя показания Бобринских о выстрелах,— сказал Гольст.—Если они не ошибаются, версия о самоубийстве Ветрова и убийстве им жены представляется более чем сомнительной.
— Да, кивнул Сергей Михайлович,—три-четыре секунды... Успеть в такой короткий срок убить жену, потом лечь в постель и выстрелить в себя вряд ли возможно.
Владимир Георгиевич пожал плечами.
— Вообще-то оценка времени субъективна. Зависит от состояния человека. В иных ситуациях и мгновение кажется долгим.
— Надо уточнить у кого-нибудь еще. Рядом с Ветровыми находится дача неких Цыплаковых. Борис говорит, что они прибежали к ним почти одновременно с Бобринскими. Они не спали всю ночь, сидели у постели тяжело больного. Значит, тоже слышали выстрелы. Их сейчас нет в городе, отдыхают в Кисловодске. Скоро должны вернуться. Тогда и допросим.
— Не забывайте, что и муж и жена Бобринские одинаково определили интервал между выстрелами.
— Владимир Георгиевич,—задумчиво произнес Ворожищев,— если предположить убийство... Не мог это сделать Бобринский? Вы же сами говорите, что он едва не подрался с Ветровым из-за той пятерки, которую Александр Карпович вычел из денег домработницы.
— Не едва, а подрался,—уточнил Гольст.—Их разняли и успокоили Цыплаковы.
— Вот видите. Помимо обиды тут могла быть еще и зависть. Для Бобринского Ветровы кто? Барчуки. Заносчивые и к тому же нахальные.
— Обидели мужика крепко, это верно, — согласился Гольст.
— Что представляет из себя Бобринский?
— Несдержанный, вспыльчивый. Его в Быстрице побаиваются. Но чтобы пойти на убийство...—Владимир Георгиевич покачал головой.—На меня он произвел неплохое впечатление. Прямой, справедливый, рассуждает трезво.
— А может, довели его эти Ветровы?
— Будем проверять,—сказал Гольст.
Допрос тетки Надежды Федоровны, бабы Мани, как называли ее в семье Ветровых, провел следователь Ворожищев,
Мария Ивановна была еще крепкой старухой. Простое крестьянское лицо, круглые щеки с мелкими розовыми прожилками, мягкий деревенский выговор.
Чувствовалось, что Мария Ивановна недолюбливала супруга своей племянницы.
— Бог ему судья,—сказала она об Александре Карповиче.— Но одно хочу заметить: до него Надя была другая. Это уж при Александре стала она такой жадной. У Ветрова ведь раньше была другая жена. Развелись сразу после войны. Я слышала, она сама ушла. Допек муженек своей скаредностью. А Надежда пошла за Александра — как в омут кинулась. Еще бы, мужиков вокруг мало, погибли на войне... Ветров был с положением, солидный. Сошлись они в сорок пятом, а через год Боря родился. Живут год, другой, третий, а все не расписываются. Я как-то спросила у Нади: почему не оформляете брак по закону? Не боишься, что он бросит тебя с сыном — и поминай как звали? Она отвечает: нет, не бросит. А не регистрируемся, потому что мне пособие платят как матери-одиночке. Это ее Александр подучил. Уж я срамила Надежду, так срамила. Не стыдно, мол, перед людьми? Да и не гоже государство обманывать. Может, кому-то это пособие действительно нужно позарез, а с их доходами... Она говорит: как муж скажет, так и будет. Зарегистрировались аж в пятьдесят первом году! Ветрову смотреть на белый свет деньги глаза застили! Надя — солидный человек, заведующая детским садом, а до последнего времени цветы продавала, клубнику. Сама!—старушка покачала головой.—Или я чего-то не понимаю, или свет перевернулся. Не знаю...
— Как Александр Карпович относился к своим детям?—спросил следователь.
— Борьку в свою веру обратил. Деловой... Не чихнет за просто так. Отец сызмальства приучил: получит в школе четверку — деньги на мороженое, пятерку — на кино. В институт поступил — на тебе пятьсот рублей.
— За что?—удивился Ворожищев.
— Ну, потрудился, мол, заработал.
— Так ведь институт сыну нужен, а не отцу.
— Вот и я говорила: кого ростите?—она сделала ударение на первый слог, отчего слово прозвучало как-то значительнее.—Он же сам потом, когда в старости будет ухаживать за вами, плату потребует...
— Это вы Александру Карповичу говорили?
— Наде. Она только молчит... Да и что с нее взять — на мужа, как на икону, молится,—баба Маня вздохнула.—Что вы хотите, сыну шестой годок шел, а ему бочонок подарили, чтобы деньги копил. Вот и вырос такой же, как папаша...
— А Лариса?
Мария Ивановна расплакалась. Внучатую племянницу она любила. Единственную из всех Ветровых. За ее приветливый нрав, доброту и бескорыстие.
— Поверите,—сказала старушка,—своих детей так не любила, как Ларочку...
Ворожищев поинтересовался, известно ли Марии Ивановне о психической болезни Ветрова-старшего.
— В первый раз слышу!—удивилась старушка.—По-моему, был отменного здоровья мужчина...
— А его брат, Иван Карпович?
— А что брат?—в свою очередь спросила баба Маня.
— Он ведь, говорят, покончил с собой. На почве шизофрении.
— С чего это взяли? Тоже был нормальный. На охоте погиб. Любил того,—она щелкнула себя по воротнику,—вот под этим делом нечаянно и выстрелил в себя. Ружье чистил вроде бы или еще что произошло... Факт только, что по неосторожности это вышло. Вот до чего вино доводит, — она осуждающе покачала головой.
Проверкой было установлено: действительно, родной брат Ветрова, Иван Карпович, погиб в результате несчастного случая. Ни шизофренией, ни другими психическими заболеваниями он не страдал.
