— Какие драгоценности были в доме?

— У кого, у нас?

— Да нет, у сестры.

— Не помню, к чему мне их драгоценности считать. Украшений у Анны Ивановны было много, не меньше трех перстней надевала за раз. Леля все это не носила, стеснялась, не для нее это.

— Как вы думаете, могла сестра впустить в дом незнакомого человека?

— Ой, вряд ли.

— Значит, это дело рук кого-то из знакомых?

— Откуда мне знать? При Анне Ивановне дом был как проходной двор, двери не закрывались. А потом народу стало поменьше, в основном приходили из кружка. Скоро Леле это надоело: еле успевала полы подтирать, да и давление, а они шумят, бренчат. В последнее время спокойнее стало.

— У сестры были друзья, подруги?

— Да как сказать... Знаю, что одна подруга была, с детства еще, Когтева Любовь. А больше не знаю.

— Из мужчин знакомые были?

— По-моему, только те, которые к Анне Ивановне приходили. О других она мне не говорила.

— А может, у нее были планы на замужество?

— Никого у нее не было, уж это Анна Ивановна постаралась. Купила ее добром, чтобы сиделка была на старости лет.

— Кто чаще всего приходил в дом вашей сестры?

— Да эти, из кружка. Их человек шесть: Пашка Михнюк, остальные девицы — Соня, Катя, Нина Буторина, Ирка —всех их не помню.

— А что из себя представляет этот, Михнюк?

— Теленок, ко всем ластится, всех обцеловывает. Так, непонятно, мужик — не мужик...

Дело № 23385.

С уверенностью ревизоров Усков и Веник обходили цветочные ряды колхозного рынка. Приценивались, походя обсуждали конъюнктуру. Подошли к прилавкам с посадочным материалом: семена, луковицы, рассада.

— Смотри-ка, сколько их здесь, Веник, — завистливо отметил Усков. — Это же какой резерв! Вот барыги, вот барыги? Плохо работаем, Веник, плохо.

Лицо Ускова неожиданно посуровело. Узнав одного из своих клиентов, он рванулся к прилавку.

— Торгуем, хозяин? — спросил вкрадчиво. — И почем сортосмесь?

— Это, —объяснил продавец рассеянно, показывая на кучку луковиц, — 25 копеек, это — 15.

— Кучка?

— Штука, ты что! — возмутился хозяин и... узнал Ускова. г— Ах, это вы, здравствуйте, — сказал смущенно.

— Здравия желаем. А как же насчет соглашения? Что ж, так и будем наживаться на благодатной государственной почве, в смысле земле?

— Да вы долго не приезжали, вот я и решил...

— Будем регистрировать, — произнес Усков решительно и угрожающе.

— Не надо регистрировать. Я вот допродам и больше не буду.

— В последний раз, хозяин. У меня ведь терпение не железное, я могу сорваться. Пошли, Вениамин Агафонович.

А следом за Усковым и Веником вдоль цветочных рядов продвигался странный человек в белой кепке. Подошел к прилавку с посадочным материалом.

— Почем лук? — поинтересовался.

— Это луковицы тюльпана, — обиженно ответил продавец.

— Тогда почем луковицы? — поправился человек в белой кепке.

— Это, — показал продавец на кучку, — 25. копеек, это—15.

— Фью, — присвистнул человек, — дороговато... А. почему такая разительная разница?

— Это луковицы первого разбора, это — второго.

— Ага, теперь ясно, так бы сразу и сказал. Тогда одну. — первого и одну — второго.

Рассчитавшись, странный человек в белой кепке ловко про-жонглировал купленными луковицами и спрятал их в карман.

В торговом зале цветочного магазина «Природа» тот же человек подозрительно внимательно знакомился с цветочной продукцией. Ходил вдоль прилавка, рассматривал ценники, что-то соображал, подсчитывал про себя. Подошел к прилавку с цветочным посадочным материалом: семена, луковицы. Покопался в луковицах, взял одну, вторую, пощупал, помял.

— Что за цветок? — спросил у продавщицы.

— Тюльпан, — капризно и неохотно ответила девушка.

— И сколько стоит?

— Гражданин, там же цена есть, смотреть надо.

— Ага, ясно. Заверните три штуки.

— Три? — продавщица хотела покрутить пальцем у виска, по не решилась.

— Три, три, — охотно подтвердил странный человек в белой кепке, — на балконе посажу.

Синие «Жигули» затормозили у калитки сельского подворья. Человек в белой кепке окликнул хозяина.

— Тюльпаны есть?

Хозяин смотрел непонимающе и подозрительно.

— Ну, тюльпаны, луковицы, — уточнил человек.

— Я все сдаю заготовителям, — с достоинством ответил хозяин.

— А я и есть заготовитель. Райпотребсоюза.

— Только что сдал, — в смятении объяснил хозяин.

— Жаль, жаль... А почем сдали?

— По десять копеек.

— Сортосмесь?

— Ее.

— Ага, ясно. Не покажете, что за смесь? Что-то осталось, наверное? Я, может, и больше бы дал.

Пошли к сараю. Хозяин показал кой-какие остатки.

— Н-нда, не густо, — сказал человек с сожалением. — Штучки три на пробу возьму? Держите, — он отсчитал 45 копеек и двинулся к машине.

Хозяин, в расстройстве от упущенной выгоды, проводил его долгим взглядом.

Дело № 23561.

Допрос Сапогова — фактического мужа Веры Ведниковой — ничего нового не прибавил, хотя Сапогов и был самым первым человеком, оказавшимся на месте происшествия.

Он рассказал, что 11 июля по поручению жены пошел навестить Лелю. Подходя к дому, обратил внимание на то, что форточки в ее квартире распахнуты, тогда как перед уходом из дому она всегда их закрывает. У двери подъезда позвонил, но Леля не открыла. Тогда имевшимся ключом он открыл дверь, поднялся на второй этаж к квартире Лели, позвонил еще раз, но тоже безуспешно. Долго возился с ключами, пытаясь открыть дверь, но оказалось, что она закрыта только на защелку.

То, что обнаружил Сапогов в квартире, Петрушину было известно и без того. Когда увидел Лелю мертвой, пояснил Сапогов, ему стало дурно, и он выскочил из квартиры. Дома все рассказал жене, и та позвонила в милицию.

Сапогов подтвердил осторожность Лели Ведниковой, ее боязнь посторонних людей, которая усилилась и стала особенно заметной в последнее время. В общем все шло к тому, что убийство совершено одним из тех, кто имел доступ в дом потерпевшей и пользовался ее доверием.

«Одним из тех» был и сам Сапогов. Человек как человек — кряжистый, упитанный, с крепкими задубелыми руками, привыкшими иметь дело с вещами явно тяжелее шариковой ручки. Работал водителем автобуса, не судим. Среднего роста, среднего возраста, во всем «по серединке», без отклонений и особых признаков. Лицо типичное, плохо запоминающееся. В толпе незаметен, «как все».

И все же Петрушин присматривался к Сапогову, выискивал в его облике что-то такое, что могло бы выделить его из толпы, нарушить впечатление усредненности. Хотя Петрушин был следователем со стажем и повидал немало, но он сохранил в себе наивную убежденность в том, что человек, посягнувший на жизнь себе подобного, должен обязательно чем-то выделяться, нести в себе что-то аномальное, в том числе и во внешних проявлениях. У преступников, разоблаченных им, он всегда находил это «что-то»— во взгляде, блеске или пасмурности глаз, в тембре голоса или интонации, в движении рук и пальцев. Но когда перед ним представали люди, еще не клейменные знаком преступника, вся его физиономистика летела к черту, засечь «особые признаки» не удавалось. И никогда не было, чтобы внутренний голос при первой же встрече безошибочно указал: «Это он». Не раз Петрушин сокрушался, что прозевал в нужное время столь очевидные теперь приметы, но, приобретая, казалось бы, опыт, он всякий раз обнаруживал полную неопытность в делах, подвластных шестому чувству.

Сапогов сидел спокойно, перед представителем власти не угодничал.

— Чем вы занимались в день происшествия? — как бы между прочим осведомился Петрушин, используя банальную безобидную хитрость.

—Это когда?—после некоторого замешательства переспросил Сапогов.

— Пятого июля.

— На работе был, — не задумываясь, ответил Сапогов.

— Это была суббота. Вы по субботам работаете?

— Если суббота, то нет, у меня пятидневка.