– Должно быть, твой мир гораздо лучше моего.

– Мой мир – устойчивый и спокойный. Почти никаких войн, только изредка – небольшие местные конфликты. Самые мощные союзы государств откусили свой кусок пирога и, кажется, довольны тем, что имеют. Раздаются, конечно, протесты против империализма, но никто не обращает на это внимания.

– В Индии голод, конечно?

Она пожала плечами:

– В Индии всегда голод. Там слишком много жителей.

– А Африку эксплуатируют?

– Эдвард, ты одобряешь или осуждаешь меня? Как ты относишься к Британской Империи?

– Не очень плохо. Иногда мне приходило в голову, что с ее развалом мы потеряли что-то громадное и привычное, даже удобное.

– С развалом?

– Да, она полностью развалилась после Второй Мировой.

На секунду ее лицо превратилось в маску, полную изумления, потом снова стало спокойным.

– Извини, если я тебя обидел, – сказал Лансинг.

– Я приготовлю ужин. А ты собери хворост. Ты ведь проголодался?

– Как волк, – признался Лансинг. – Завтракали мы рано, а в промежутке больше ничего не было.

– Я помогу собрать топливо, – предложил Юргенс. – Несмотря на мою ослабленную двигательную способность, я могу еще быть полезным.

– Конечно, – сказал Лансинг. – Пошли.

После ужина они подбросили еще хвороста в огонь и уселись вокруг костра.

– Итак, мы постепенно начинаем выяснять, кто откуда попал в это мир, – сказала Мэри. – Но пока не имеем понятия, куда направляемся. Я попала сюда из мира, где продолжают существовать большие конгломераты государств – империи. Ты – из мира, где империи распались. Или исчезла только Британская Империя?

– Нет, не только. Все народы потеряли по крайней мере решающую долю своих колоний. В каком-то смысле еще имеются империи, только в другом виде. Например, Россия и Штаты. Мы их теперь называем сверхдержавами. Это уже не империи.

– Мир Сандры определить трудно, – задумчиво сказала Мэри. – Очень уж он по ее описанию смахивает на сказку. Какая-то комбинация эпоса Древней Греции, как его понимают сентименталисты, и повторяющегося Возрождения. Как она сказала – Третий Ренессанс? Во всяком случае, звучит нереалистично. Восхитительно расплывчатый сказочный мир.

– Мы еще мало знаем о Пасторе и Бригадире, – напомнил Лансинг. – Не считая упоминаний Бригадира о военных играх.

– Кажется, он хотел создать впечатление, что не одобряет обычаев своего мира. Ему показалось, что мы смотрим на него с презрением, и он пытался изобразить войну, которая правит миром в виде благородных рыцарских турниров. Но, подозреваю, что это только его военная хитрость.

– А Пастор наш – весьма молчаливый человек, – заметил Лансинг. – Грядка репы и нисходящее на голову Пастора Благословение – вот и все, что он нам рассказал.

– Но в его словах чувствовалось смятение, – сказала Мэри. – Смятение и святость. Эти два качества зачастую идут рука об руку. Но мы забыли об Юргенсе.

– Прошу прощения, но меня увольте, – попросил робот.

– Ну что ты, конечно, – сказала Мэри. – Мы просто болтаем.

– Что меня приводит просто в отчаяние, – сказал Лансинг, – так это то, что не могу понять, что у нас всех общего. Нас подцепили на крючок и перебросили сюда. И единственная причина, которую я вижу – это если все шестеро, все мы – люди одного рода. Но разве это так на самом деле? У нас ведь довольно мало сходного, если разобраться.

– Профессор колледжа, – стала перечислять Мэри, – военный, поэтесса, пастор и… а ты, Юргенс, как ты себя определишь?

– Робот. Вот и все. И даже не человек.

– Брось! – резко перебил Лансинг, – тот, кто послал нас сюда, не делал различия между человеком и роботом. Значит, ты один из нас, на равных правах.

– Возможно, потом станет ясно, – предположила Мэри, – что собой представляет этот общий доминатор. Наш общий признак, объединяющий нас. Пока что я ничего подходящего не вижу.

– Мы – не исключение, – сказал Лансинг. – До нас тоже отправлялись подобные группы, и наверняка за нами пойдут другие. Все это говорит о том что мы стали невольными участниками какой-то программы. Хотел бы я знать, что это за программа. Что это за проект. Мне тогда было бы легче на душе.

– И мне тоже, – призналась Мэри.

Юргенс неуклюже поднялся и, опираясь на упорно не слушающийся его костыль, подбросил хвороста в костер.

– Ты слышал? – спросила вдруг Мэри.

– Нет, не слышал.

– Там, в темноте, кто-то ходит. Я слышала сопение.

Они прислушались. Было тихо. Ночная темнота безмолвствовала.

Потом Лансинг услышал – сопение. Он предостерегающе поднял руку – чтобы остальные продолжали сохранять молчание.

Сопение прекратилось, потом снова послышалось, но уже немного не в том месте, где оно слышалось в первый раз. Словно какой-то зверь шел по следу, вынюхивал запах жертвы, низко опустив к земле нос. Сопение прекратилось, послышалось в другом месте, словно тот, кто издавал сопение, обходил лагерь. Юргенс замер.

Они прислушались. Довольно долгое время никакого сопения не было слышно и они расслабились.

– Ты слышал? – еще раз спросила Мэри Лансинга.

– Да, – ответил Юргенс. – Началось прямо у меня за спиной.

– Значит, кто-то там прячется, в темноте? – спросил Лансинг.

– Оно уже ушло, – сказал Юргенс.

– Юргенс его спугнул, – сказал Лансинг.

– Сандра слышала сопение прошлой ночью, – вспомнила Мэри, – значит, оно следит за нами.

– Ничего необычного в этом нет, – сказал Лансинг. – Этого и следовало ожидать. Диких животных всегда привлекают ночью костры людей.

Потребовалось пять дней, чтобы дойти до города. Переход можно было совершить и за два, если бы им не нужно было приноравливать свой шаг к скорости бедняги Юргенса.

– Лучше бы я вернулся в гостиницу, – говорил Юргенс. – Туда бы я вполне мог дойти и сам. И там бы я мог вас подождать. И тогда я бы вас не задерживал.

– А что бы мы делали, – напомнил Лансинг, – если бы нам потребовалась твоя помощь, а тебя с нами не было бы?

– Этот день, возможно, никогда не наступит. Я вам вообще могу не понадобиться.

Лансинг обругал робота круглым дураком, заставляя его продолжать путь.

По мере их продвижения, характер местности претерпевал изменения. Она начинала приобретать черты прерии. Рощицы деревьев становились все более редкими, низкорослыми, ветер вместо прохладного стал горячим, ручьи, дававшие путникам воду, попадались менее часто. Зачастую это были крохотные источники.

Каждую ночь в темноте вокруг лагеря и костра слонялся Сопун. Один раз, во вторую ночь их перехода, Юргенс с Лансингом, вооружившись фонариками, отправились в темноту. Они ничего не обнаружили, даже следов не было. А ведь грунт был песчаный и следы должны были остаться. Но следов не было.

– Он преследует нас, – сказала Мэри. – Идет за нами. Даже когда он не сопит, я чувствую, что он здесь. И следит за нами. Смотрит.

– Но он пока ничем нам не угрожал и не угрожает, – успокоил ее Лансинг. – Наверное, он не желает нам вреда. Иначе он бы уже напал на нас. Возможностей у него было достаточно.

После первых двух дней пути они почти перестали разговаривать у костра и сидели молча. Им уже не нужно было говорить, чтобы поддержать ту тесную связь, возникшую в их маленькой группе, которую породило путешествие.

Иногда в такие молчаливые вечера Лансинг начинал с удивлением вспоминать свою прошлую жизнь и с удивлением отмечал, что колледж, где он преподавал, и его друзья – все это казалось далеким, словно прошли многие годы. На самом деле миновала едва ли неделя, напомнил он себе, но чувство дистанции времени уже окутало его. На него нахлынула ностальгия и он ощутил мощный порыв желания вернуться назад, пройти по собственным следам. Хотя он понимал, что это было бы не просто. Если он пойдет назад, то доберется не дальше гостиницы или лесистой низины, где обнаружил себя в этом неожиданном мире. Но обратно в колледж, к Энди, Алисе, и к его родному миру – туда пути не было. Между ним и его прошлой жизнью пролегло непредставимое – и он понятия не имел, что же это такое.