До начала боевых действий несколько итальянских самолетов (без летчиков!) и некоторое количество военных грузов, действительно, были направлены в Финляндию через Германию, а согласие на их транзит было получено еще в октябре. Газетные сообщения о пятидесяти самолетах оказались «уткой», но доля правды в этом была. В Берлине не на шутку встревожились и приняли меры, чтобы не омрачать отношения с Москвой, да еще в ходе как всегда нелегких экономических переговоров. 15 декабря советник итальянского посольства Магистрати сообщил директору политического департмента Верману, что 10 вагонов с военными грузами для Финляндии отозваны в Италию (всего известно о 12 таких вагонах).[452] По справедливости, масштаб происшествия был довольно скромным, но Молотов использовал его очень активно, дабы показать серьезность и непримиримость советской позиции и отбить у партнера охоту к любым возможным заигрываниям с противником.

Пока Сталин и Молотов предпринимали подобные «профилактические» меры: трудно все-таки верить людям из «капиталистического окружения», которых лучше постоянно держать хотя бы в легком напряжении, – Риббентропа посещали довольно экстравагантные идеи относительно использования возможностей нового союзника. 4 января 1940 г. на стол Шуленбурга легла весьма интригующая телеграмма министра:

«Мы планируем послать Николаса Роста, человека, родившегося в России, знающего тамошние условия и лично известного нам, в качестве курьера в Москву примерно на 2 недели. Ему поручено изучить вопрос, возможно ли оказать влияние на французскую секцию Третьего Интернационала и ознакомиться с советскими данными о французских коммунистах. Прошу держать миссию Роста, имеющую сугубо информационный и подготовительный характер, в строгом секрете и оказывать ему всяческую помощь в рамках порученного ему нами дела. Росту будут даны инструкции поддерживать тесную связь с вами».[453]

Как известно, французские коммунисты – в соответствии с новой линией Коминтерна после заключения советско-германских договоров – выступали против войны с Германией, за что свое же общественное мнение, от монархистов до социалистов, заклеймило их как пораженцев и предателей. Депутаты от ФКП были изгнаны из парламента, многие оказались в заключении. Влияние компартии в стране упало, однако полностью сбрасывать ее со счетов было еще рано. Вот Риббентроп – сам или по чьему-то совету – решил использовать их как дополнительный дезорганизующий фактор. Возможно, вспомнил историю «пломбированного вагона» с российскими социал-демократами, проезжавшего в марте 1917 г. через территорию Германии, и последствия этой поездки…

Весьма любопытны примечания к этой телеграмме в «Документах внешней политики Германии», основанные на неопубликованных материалах германского посольства в Москве. 9 января советник Типпельскирх пометил на полях полученного текста: «Обсуждено послом с г-ном Потемкиным, которому был задан вопрос, сможет ли Рост переговорить с главой французской секции Коминтерна. В дело». В этот день Шуленбург встретился с Потемкиным и, выразив уверенность, что Советский Союз заинтересован «в освобождении внутренней политики Франции от репрессивных мер нынешнего военного кабинета и в востановлении демократических свобод», попросил назначить советского представителя для встречи с Ростом. Однако в советской записи, сделанной лично Потемкиным, об этом нет ни слова; нет и указания на купюры в имеющейся публикации.[454] 27 января Типпельскирх сообщил Потемкину, что Рост уже в Москве, и, напомнив пожелание Шуленбурга, попросил организовать встречу берлинского эмиссара с главой французской секции Коминтерна. Замнаркома обещал доложить о сказанном Молотову; 5 февраля он сообщил советнику, что передал просьбу, но никакого ответа не получил.

8 февраля Типпельскирх беседовал с Ростом о возможных последствиях недавнего налета французской полиции на советское тогпредство. Согласно появившемуся в тот день в газетах сообщению ТАСС, «5 февраля с. г. в 9 час. 30 мин. утра в помещение торгпредства СССР в Париже ворвалось до 100 человек, одетых в гражданское платье. Дежурящему в торгпредстве сотруднику было заявлено, что все эти лица прибыли для производства обыска по устному распоряжению префекта полиции. Выключив все телефонные аппараты, агенты полиции проникли в служебный кабинет и в квартиру и.о. торгпреда Евстратова, где и приступили к обыску, несмотря на его протесты. Обыск в торгпредстве сопровождался изъятием документов и взломом шкафов и сейфов. Сотрудники торгпредства, явившиеся на службу, были задержаны и под охраной полиции развезены по их квартирам, где также был учинен обыск. Одновременно такой же обыск был произведен в помещениях Интуриста и бывшей советской школе в Париже. После этого задержанные сотрудники были освобождены. Немедленно по уведомлении о происходящем обыске полпред СССР в Париже Суриц направил в торгпредство 2 сотрудников с требованием немедленно очистить помещение и вернуть изъятые документы. После того как полиция отказалась удовлетворить эти требования, Суриц в 17 час. того же числа заявил французскому правительству протест против действий полицейских властей, настаивая на прекращении обыска и на возвращении торгпредству всех изъятых документов».

Советско-французские отношения накалились до предела. Собеседники пришли к выводу, что после случившегося Москва будет проявлять еще большую осторожность во всем, что касается Франции. 10 и 13 февраля Типпельскирх просился на прием к Потемкину, но тот был болен (может, болезнь была «дипломатической»?), и попал к нему только 16, снова задав вопрос о Росте. Замнаркома дал отрицательный ответ, пояснив, что НКИД ничего предпринимать не станет, но и действиям Роста препятствовать не будет. В ответ на сообщение, что тот уже уехал, Потемкин только «слегка пожал плечами». Интересно, что можно узнать об этой истории из советских архивов?

Миссия Роста была всего лишь мелким, хотя и любопытным эпизодом советско-германских отношений. Не сравнивать же ее с экономическими переговорами, ведшимися в то же самое время в Кремле! Кроме Сталина, с советской стороны в них участвовали Молотов, Микоян, Тевосян, Бабарин; с германской – главный экономический эксперт МИД Риттер в ранге посла по, особым поручениям, Шуленбург, Шнурре и Хильгер. Беседы, продолжавшиеся обычно от двух до трех часов, касались самых что ни на есть конкретных вопросов (например, будет ли доставлен крейсер «Лютцов» с башнями или нет), представляющими интерес в основном для специалистов. Я же хочу обратить внимание читателя прежде всего на участие в них Сталина и Молотова, причем в качестве не «свадебных генералов», а специалистов, квалифицированно задававших вопросы и торговавшихся не «вообще», а со знанием дела в каждом случае. Гитлер всем этим тоже интересовался, но до личного участия в подобных переговорах не снисходил, поручая их Герингу, Тодту или Шпееру. Что до Риббентропа, то он вряд ли вообще знал о существовании центровочных станков Хассе и Вреди, которые Риттер не советовал покупать, поскольку они устарели. Его больше интересовало, сможет ли он поохотиться в Карпатах, о чем Шуленбург спрашивал у Молотова 25 января. «Тов. Молотов отвечает послу, что он обеспечит г. Риббентропу, если тот пожелает, в любое время охоту в районе Сколе». Даже без согласования с «правительством» и «товарищами». Правда, поохотиться там рейхсминистру так и не удалось…

Несмотря на дружественный тон (германские дипломаты особо отметили в отчете, что Сталин говорил о «взаимной помощи») и деловой характер переговоров, достичь согласия и на этот раз оказалось сложно. Понимая, что партнер спешит, советская сторона оставалась верной принципу выторговывания хоть каких-нибудь уступок и затягивания решений в случае несогласия на них. Тогда Риббентроп сделал «ход конем», прямо обратившись к Сталину 3 февраля с письмом, явно составленным экспертами-экономистами: «Я искренне сожалел бы, – говорилось в заключительном абзаце, – если бы Правительство Союза ССР продолжало настаивать на своем требовании краткосрочного балансирования поставок и мы, вследствие этого, получили бы важные для нас советские поставки не так быстро и не в том количестве, как Правительство Союза ССР, само по себе, могло бы их осуществить. Поэтому я смею рассчитывать на то, что г-н Сталин, вновь взвесив и обсудив вышеупомянутые и прочие еще открытые вопросы, примет во внимание изложенною мною точку зрения и даст все необходимые указания, чтобы сырье, которое Правительство Союза ССР может нам поставить, мы получили так скоро, как оно нам требуется, даже и в том случае, если германские поставки будут производиться в течение более продолжительного времени, чем Правительство Союза ССР этого требует. Я уверен, что г-н Сталин учтет эти соображения и что заключение договора состоится в первоначально предусмотренной форме» (русский текст, подготовленный, очевидно, Хильгером).