После установления дипломатических отношений между Японией и СССР Гото активно общался с советскими дипломатами в Токио и несколько раз писал Чичерину в Москву, но основным содержанием его деятельности в этот период стали экономические вопросы. Он выступал как неофициальное лицо, представляющее интересы общественности и деловых кругов. В 1926 г. возглавлявшееся им Японо-российское общество было преобразовано в общенациональное, а затем переименовано в Японо-советское. Гото был бессменным председателем его правления до самой смерти. Президентом (фактически почетным председателем) общества стал принц Канъин (с 1923 г. старейший член императорского дома, позднее фельдмаршал и начальник Генерального штаба армии), который оставался на этом посту до 1939 г. В его правление вошли видные представители деловых кругов Такахаси и Иноуэ (оба неоднократно были министрами финансов и оба пали от руки террористов), бывший министр иностранных дел Исии, влиятельный член совета директоров ЮМЖД барон Окура и другие известные люди.
Обширные связи и хорошая репутация в глазах советских руководителей делали Гото идеальной фигурой для контактов с Москвой. Пока не опубликованы документы 1925-1927 гг. из российских архивов (в японских публикациях они тоже отсутствуют), приходится довольствоваться данными работы Л.Н. Кутакова, имевшего возможность изучить эти источники.
«Поздней весной 1925 г. Гото писал Г.В. Чичерину: «Элемент экономики играет в японо-русских отношениях важную роль, которая должна будет иметь значение также и в мировой политике. Недавняя поездка по Маньчжурии особенно укрепила мое убеждение в том, что лишь совместная деятельность трех государств – Японии, России и Китая – создает возможность экономического использования дальневосточного континента и обеспечит мир на Дальнем Востоке». Гото откровенно высказывался о планах использования богатств Сибири: «У меня самого имеется экономическая программа, которая преследует цель эксплуатации природных богатств Сибири путем дружеской совместной работы обоих народов». 18 июня 1925 г. Гото в беседе с советским полпредом <В.Л. Коппом. – В.М.> заявил, что он занят разработкой крупного плана по привлечению японских компаний к разработке естественных богатств Дальнего Востока. На первое место Гото поставил вопрос о возможности японской эмиграции в Сибирь или на Дальний Восток. В эмиграции он видел единственный выход для двух миллионов японских безработных. Но в Сибирь, «где климатические условия сильно разнятся от наших, в настоящее время захотят поехать не более 5 тыс. семей». Гото полагал, что финансирование переселения возьмет на себя японское правительство, выделив по 1-1,5 тыс. иен на каждую семью. Переселенческий банк, который будет их финансировать, отпустит на условиях долгосрочного кредита сельскохозяйственные машины и орудия также советским переселенцам. Гото признался, что правительственные круги с большим недоверием отнеслись к возможности осуществления его плана. В дальнейшем Гото и созданное для осуществления эмиграции Восточноазиатское культивационное общество заявили о необходимости получения в концессию для этой цели 800 тыс. га. Позднее японцами был предложен и район для освоения близ озера Ханка и реки Южной Уссури. Гото и поддерживающие его круги стремились к экономическому подчинению богатых районов Сибири.
План японской эмиграции на Дальний Восток отвечал и антиамериканским настроениям в Японии, бурно проявившимся в 1924-1925 гг. в связи с ограничением въезда японцев в США. Гото сам подчеркивал антиамериканскую сторону своего предложения: «Это политическая демонстрация… Одна только постановка этого вопроса произведет большое впечатление и скомпрометирует перед всем миром иммиграционную политику Америки». Еще в январе 1924 г., т.е. за год до установления советско-японских отношений, Гото выдвинул проект создания смешанного русско-японского банка».[111]
Подобно трезвомыслящим руководителям рейхсвера и Рейхсбанка в Германии, Гото знал, что великие свершения складываются из малых дел. Поэтому он предлагал разумные проекты совместного освоения богатств Приморья и Дальнего Востока с созданием там необходимой инфраструктуры, преследуя в первую очередь экономические цели. Аналогичные идеи он развивал и перед своими высокопоставленными собеседниками во время последнего визита в СССР в декабре 1927 – январе 1928 гг. Но советская сторона отклонила почти все предложения Гото, хотя концессионная политика была мощным экономическим (и политическим!) орудием в руках большевистского руководства. Просто само слово «колонизация» механически ассоциировалось с «колониализмом», с которым Советский Союз и Коминтерн усиленно боролись, а «переселенческая политика» вызывала в памяти соответствующие проекты недоброй – для большевиков – памяти Столыпина. Именно она будила наибольшие опасения: советские лидеры, жившие в постоянном страхе агрессии «капиталистического окружения», видели в ней способ легальной переброски на территорию СССР потенциальных вражеских солдат для будущей войны, в неизбежности которой – рано или поздно – они не сомневались.
Все точки над i расставила резолюция политбюро «Вопросы нашей политики в отношении Китая и Японии», составленная в ответ на запрос НКИД и утвержденная 1 апреля 1926 г. Ее заключительный раздел «О японской иммиграции» гласил: «При разрешении вопроса о японской иммиграции на советском Дальнем Востоке следует считаться с крайней заинтересованностью в этом японского общественного мнения. Принимая, однако, во внимание опасность японской колонизации на Дальнем Востоке, следует все шаги проводить с необходимой осторожностью и постепенностью. Устанавливать численность допускаемых в СССР японских иммигрантов сейчас преждевременно, но, во всяком случае, японская иммиграция не должна быть многочисленной. Японская иммиграция должна быть строго урегулированной и контролируемой, она должна происходить в разбивку, на японские средства, при помощи созданного для этой цели специального общества. Японские колонисты должны быть расселяемы по шахматному принципу одновременно с усилением колонизации из Центральной России. Предоставляемые участки должны быть приемлемы для японских крестьян, причем надо учитывать особенности японского земледелия. Подходящие для японских колонистов участки имеются в районе Хабаровска и дальше к югу, но не в глубине Сибири. Не следует допускать корейской иммиграции под видом японской. Вопрос о корейской иммиграции <который также ставился японской стороной. – В.М.> должен быть рассмотрен отдельно, причем корейцам могут быть предоставлены районы значительно дальше в глубине Сибири».[112] Потом советские руководители отказались и от этих планов.
В отличие от них прагматик Гото – к тому же никак не связанный с военными кругами – мыслил не идеологическими, а экономическими и. в перспективе, геополитическими категориями. Пренебрегая как настоящий геополитик идеологемами и продолжая свою дореволюционную политику, он стремился как можно сильнее привязать Россию, пусть даже большевистскую, и Японию друг к другу для совместного противостояния англо-американской экспансии. Однако он и его московские собеседники говорили на разных языках не только «в лингвистическом смысле».
Выход Гото на новый уровень контактов с советскими дипломатами и государственными деятелями произошел в 1927 г., когда к власти снова пришла партия Сэйюкай. Новое правительство сформировал генерал Танака, который в течение всего времени пребывания на этом посту (апрель 1927-июль 1929 гг.) совмещал его с постом министра иностранных дел. Вице-министр Дэбути достался ему «в наследство» от Сидэхара и полностью разделял атлантистские взгляды своего прежнего начальника, поэтому в 1928 г. Танака отправил его послом в США. Его преемник Есида, ставший позднее одним из лидеров атлантистов, в то время полностью разделял взгляды Танака. Третьей ключевой фигурой в выработке внешней политики стал парламентский вице-министр иностранных дел Мори Каку (однофамилец секретаря Гото), долгие годы представлявший в Китае интересы японских концернов, а затем бывший генеральным секретарем Сэйюкай.[113]
