В Париже «русский вопрос» был важным, но не главным. Прежде всего потому что контролировать события в России Антанта не могла. Союзником ее не считали, делиться с ней плодами победы не собирались, но и навязять ей репарации или новые границы, как побежденным Центральным державам, тоже не могли. Участие России в конференции было, так сказать, виртуальным. Бесспорно одно – участники рассматривали ее как объект, а не как субъект европейской политики.

Сначала это означало изгойство. Потом – мудрое неучастие в подготовке новой войны. Советская Россия была вправе не считаться с решениями конференции, которые принимались без ее участия. 31 октября 1939 г. В.М. Молотов говорил с трибуны Верховного совета: «Отношения Германии с другими западноевропейскими буржуазными государствами за последние два десятилетия определялись прежде всего стремлением Германии разбить путы Версальского договора, творцами которого были Англия и Франция при активном участии Соединенных Штатов Америки. Это в конечном счете и привело к тепершней войне в Европе. Отношения Советского Союза с Германией строились на другой основе, не имеющей ничего общего с интересами увековечения послевоенной Версальской системы. Мы всегда были того мнения, что сильная Германия является необходимым условием прочного мира в Европе. Было бы смешно думать, что Германию можно «просто вывести из строя» и скинуть со счетов. Державы, лелеющие эту глупую и опасную мечту <угадайте, какие. – В.М.>, не учитывают печального опыта Версаля, не отдают себе отчета в возросшей мощи Германии и не понимают того, что попытка повторить Версаль при нынешней международной обстановке, в корне отличающейся от обстановки 1914 года, – может кончиться для них крахом». Кстати, если вместо «Германия» подставить «Россия», получится не менее убедительно. Не это ли имелось в виду?

«Русский вопрос» на Парижской мирной конференции был обойден вниманием европейских и американских мемуаристов и историков, что дало повод Б.Е. Штейну обвинить их в сознательном замалчивании.[54] Попробуем кратко рассмотреть, какое место отводили России творцы версальского мирового порядка.

Мечты Веджвуда сделать Россию «как можно меньше» не сбылись. Тогда было решено отгородить ее от Европы – читай, от «цивилизованного мира» – «санитарным кордоном». 25 февраля 1919 г. маршал Фош, весь в лаврах «победителя бошей», заявил: «Необходимо создать подобную базу на восточной стороне, состоящую из цепи независимых государств – финнов, эстонцев, поляков, чехов и греков. Создание такой базы позволит союзникам навязать свои требования большевикам».[55] Помещая версальскую идею «санитарного кордона» между Россией и Германией, т.е. «полосы из нескольких пограничных государств, враждебных как восточному, так и западному соседу и напрямую связанных с атлантистским полюсом», в геополитический контекст, А.Г. Дугин заметил: «Очевидно, что такой «санитарный кордон» возникнет и сейчас, созданный из малых, озлобленных, исторически безответственных народов и государств, с маниакальными претензиями и сервильной зависимостью от талласократического Запада».[56] Не знаю, как сейчас, а во второй мировой войне «санитарный кордон», границы которого были расчерчены под мудрым руководством Тардье, роль детонатора сыграл успешно. Жаль только, что народы этих стран слишком поздно узнали об отведенной им роли – когда по улицам их столиц грохотали германские и советские танки.

Идея позвать в Париж русских, т.е. вести диалог в том числе с большевиками, популярностью не пользовалась. Из «вождей» толерантность к ней проявлял Ллойд Джордж – думаю, больше по популистским соображениям. Однако и он предложил собрать русских подальше, на Принцевых островах, куда потом вышлют Троцкого (вот как умеет шутить История!). Конференция, которую Никольсон назвал «водевилем», не состоялась: «красные» согласились, «белые» нет (их отказ упорно приписывали влиянию Клемансо). Зато двадцать лет спустя Ллойд Джордж, давно за бортом Большой Политики, мог изображать из себя большого друга Советской России, когда рассказывал свою «правду о мирных договорах». Тогда так было модно. А заодно позволяло отвлечь внимание от неприятных вопросов по поводу последствий. Еще более злободневно это звучало в 1944 г., после Тегерана, когда Ф. Марстон сокрушался по поводу неучастия в работе Парижской конференции «каких бы то ни было делегатов от России».[57]

А зачем им ответственность за такой «мир», мистер Марстон? Отвечайте уж сами!

«Великие державы» на Парижской конференции обычно перечислялись в таком порядке: США, Великобритания, Франция, Италия, Япония. Последняя наконец-то была формально признана одной из «великих» и получила место постоянного члена Совета Лиги Наций, как бы представляя там «небелые» страны: кроме нее, на конференции присутствовали Китай, Сиам (Таиланд), Геджас (Саудовская Аравия) и Либерия. Однако от решения многих важных вопросов ее отстранили – она не попала в Совет Четырех, поскольку во главе японской делегации был не действующий, а бывший премьер Сайондзи [Премьер-министр Хара и министр иностранных дел Утида, лишь недавно вступившие в должность, не рискнули надолго оставить страну.].

Перед Японией стояли две конкретных задачи: закрепить свои права на Шаньдунский полуостров и добиться включения в Устав Лиги положения о «равенстве рас». Первое отчасти удалось, второе нет.

Принцип равенства рас, являющийся ныне одной из основ «политической корректности», в начале века отнюдь не был общепризнанным. Против него единодушно выступили делегации Британской империи, включая доминионы и Индию, и США. Роль «плохого следователя» сыграл борец за «белую Австралию» премьер Билли (Уильям) Хьюз, более всего озабоченный собственным политическим будущим в преддверии выборов, – совсем как Ллойд Джордж в начале 1919 г., когда требовал «повесить кайзера». Лидеры этих стран видели в предложении Токио подвох – попытку устранить существующие ограничения на иммиграцию японцев. Действительно, оно не было проявлением чистого альтруизма, но преследовало более глобальные цели, нежели разрешение иммиграционного вопроса. Япония хотела сделать свое вхождение в клуб великих держав, объединенных не только цивилизационной и культурной, но и расовой общностью, окончательным и бесспорным, чтобы никто более не смел поминать про «желтую опасность» и тем более про «макак». Проще говоря, она хотела признания равенства японцев с англичанами, но не китайцев с японцами, поэтому китайская делегация, послушная протежировавшим ей американцам, предложение не поддержала – в отличие от Франции и Италии. Поначалу японцы рассчитывали на туманные обещания «полковника» Хауза и верность Лондона англо-японскому союзу, однако их надежды оказались тщетными. Предложение получило большинство голосов, но при имевшемся условии единогласного принятия решений было отклонено.[58]

Позиция «апостола справедливости» Вильсона показала истинную цену моралистских проповедей, столь популярных у американских политиков. Происходящим попыталась воспользоваться Советская Россия, но ее возможности были невелики. Приведу две любопытных цитаты. 27 ноября 1918 г. «Правда» писала: «Если бы на свете существовало какое-нибудь учреждение, которое бы выдавало орден за самую крупную низость, на которую только способен человек, то, без сомнения, такой орден нужно было бы выдать президенту продажной республики доллара, мистеру Вильсону. Никогда еще самые «святые» слова не прикрывали такой грязи, такого разбоя, такой утонченной, рассчитанной заранее, измеренной и взвешенной подлости, как теперь, когда необузданная жадность американского громилы соединяется с почти религиозным словоблудием отвратительного ханжи».[59] Умели большевики «сказануть»! Через шесть с половиной лет Чичерин многозначительно напоминал: «Япония чувствует себя под угрозой… Теперь, когда с усилением удельного веса доминионов вражда белого человека к цветным расам играет в политике многих государств все большую роль… для Японии имеет существенное значение обеспечение тыла… Чем больше Япония чувствует враждебное отношение английских доминионов и Америки, тем больше Япония должна искать для себя опору в азиатских международных отношениях и тем большую роль для будущей политики Японии должно сыграть сближение ее с нашим Союзом».[60]