И люди в этих странах повторяли:
«Гагарин», «Юрий», «СССР».
Моя подружка Танечка играла радио:
«Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза! Московское время — 10
часов 2 минуты. Передаем сообщение ТАСС о первом в мире полете человека в космическое
пространство».
Я завидовала ей больше, чем Гагарину. Космонавт мне не светил по половой
принадлежности, а «радио» было следующим по важности. Но я была ракетой.
Мой выход, в смысле вылет, был финальным. Когда загремит «Широка страна моя родная» и
родители в зале заплачут, я должна выбежать со сцены, оббежать весь зрительный зал и
«вылететь» вон через двери. Гениальная режиссерская задумка, — такое себе создание
эффекта присутствия — в тот день стоила мне переоценки ценностей, испорченной
репутации и суицидальных мыслей.
Я упала. Грохнулась шумно, классически растянулась между вторым и пятым рядом… «Мир
затаил дыхание. Мир слушал». Я бы сказала — мир перевернулся!
— Доченька, а ты знаешь, кто такой Гагарин? (А ты Ленина видел? — напрашивается.)
— Нет.
«12 апреля 1961 года в Советском Союзе выведен на орбиту вокруг Земли первый в мире
космический корабль-спутник «Восток» с человеком на борту. Пилотом-космонавтом
космического корабля-спутника «Восток» является гражданин Советского Союза летчик
Гагарин Юрий Алексеевич».
Географичка произносила это с таким восторгом, что долгое время мне казалось, Юрий
Алексеевич — ее отец.
Мы гордились. Гордились по-настоящему. Тем, что мы — советские дети, граждане
Советского Союза, так же, как ГАГАРИН.
В формат этих высоких, искренне высоких чувств, совершенно не ложилось банальное
падение. Я не просто «Испортила праздник! Финальную часть! Апофеоз!», а «надругалась над
чувствами советских людей». Фраза парторга школы. Я плакала. Плакала горько и
безудержно. От позора, стыда и обиды. И, конечно, оттого, что оскорбила все советское.
Моему падению был посвящен целый классный час. Я стояла у доски и проклинала день, когда согласилась быть ракетой (хотя кто меня спрашивал). Некоторые дети со мной перестали
разговаривать. Помню очень противоречивые чувства. С одной стороны, мне казалось, если бы
Гагарин видел, как я раскаиваюсь, он бы обязательно меня простил. С другой, я думала (с
ужасом от того, что позволяю себе об этом думать) — если бы Юрий Алексеевич вовсе не летал
в космос, не случилось бы этой трагедии в моей жизни. Драматичности добавляла дыра в районе
коленки. Колготки были совсем новенькие. Белые, ажурные, специально купленные по случаю. Я
красовалась в них целый день до спектакля, потому что мне было заранее обидно, что за
картонным цилиндром ракеты их никто не увидит.
Мама глянула с укором. Правда, не из-за оскорбленного советского народа, а из-за
разодранной коленки. Но тогда я этого не понимала. Мне казалось, она никогда не сможет
больше мной гордиться. Я поставила клеймо на нашу семью. «Враги» буквально. Так мне тогда
казалось.
За несколько лет до моей «трагедии» в школе было ЧП. Мальчишки на перемене играли в
футбол, то есть гоняли по коридору шапку-ушанку. Ответственные моменты матча, удар, гол
и…
На втором этаже, в конце коридора, висела огромная чеканка Владимира Ильича, мяч, то
есть шапка, угодил непосредственно в нее. Никто бы и не заметил, стена и стена. Но мимо
проходил тот самый парторг школы.
Мой час позора меркнет по сравнению с тем, что пережили эти дети. ДО того, как их
исключили (!) из школы. Старшая сестра училась в параллельном классе, и я отлично помню, как к нам домой приходила ее классный руководитель обсудить с родителями это
чрезвычайное происшествие. Сестру угораздило ходить с «главным героем» в шахматный
кружок, и «предателя» она знала лично. Классуха в присутствии родителей учиняла допрос.
— Он отзывался плохо об учителях?
— Нет.
— Еще о ком-то?
— Нет.
Я сидела в соседней комнате и хранила страшную тайну. Он был у нас дома! Заходил! И
даже пил чай!
Мне было чуть больше, чем сейчас дочери. Самое потрясающее — она не боится взрослых.
Это не хамство или неуважение. Это другое. «Закройте, пожалуйста, форточку, мне дует».
Вежливо? Вполне. Я рада, что она может это произнести. Думаю, в ее возрасте я бы скорее
покрылась инеем, чем позволила бы себе намекнуть на собственную некомфортность. Или
дует всем, или никому.
Географичка: Космонавт, не забудь...
Дети: Во Вселенную держишь путь.
Географичка: Главным правилом у нас...
Дети: Выполнять любой приказ!
Я очень надеялась, что спустя год, к следующему празднику, мне доверят хотя бы рисовать
декорации. Но осенью умер Брежнев, а с ним и помпезное празднование Дня космонавтики.
Ни в коем случае не хотела показаться неуважительной к людям этой редкой профессии, а
также ко всем тем, кто себя к ним относит. И совершенно искренне от всей (широкой
постсоветской) души поздравляю всех с праздником.
Р. S. Ночь почти не спала. Снился парторг. Почему-то в противогазе. Он вычитывал меня в
учительской, сюжета не помню, но вернулись ощущения. Утром в детской на рабочем столе
компьютера висела записка восемнадцатым шрифтом (это аналог корявого шестилетнего
почерка):
«МАМА НИЗАБУТЬ ТРИ ГРИВНЫ НА ДЕНЬ КАСМАНАФТИКИ!»
Еженедельник «Объектив-Но» № 16 от 20 апреля 2006 г., колонка «Невыдуманная история»
Я НЕ ДОКТОР
Цивилизация погибает только после расцвета культуры. Значит, мы не погибнем никогда.
Ночью у моей шестилетней дочери ни с того ни с сего поднялась температура. Она не
чихала, не кашляла, но я все равно решила утром вызвать врача. Мало ли?! Я же не доктор.
В поликлинику удалось дозвониться с пятнадцатого раза.
— Ваш доктор такой-то. Обход с девяти до одиннадцати.
Надо сказать, я крайне редко обращаюсь к врачам и правил поведения с участковыми
педиатрами не знаю.
— Скажите, а можно начать с нас? Мне на работу к десяти, как раз успею.
— Обход по маршруту или степени болезни.
Я не совсем поняла это словосочетание и на всякий случай переспросила:
— Так можно доктор сначала зайдет к нам?
— Адрес?
— Такой-то.
— Ожидайте.
Так и не въехала, зайдет доктор пораньше или нет, но решила послушно ожидать. Мне
повезло. В дверь позвонили еще до десяти утра. Без пяти десять.
— Что у вас? — спросила доктор.
— Температура ночью была, и все.
— И все?!
Доктор округлила глаза. Видимо, температуры 39 было крайне мало, чтобы начать обход с
нас. Простите, что не холера.
— Открой ротик шире, шире.
— Может быть, включить свет? — предложила я, глядя на раздирающего рот ребенка.
— Не надо, я и так вижу, что ангина. Вот сами посмотрите!
Мне не хотелось смотреть, но она настаивала.
— Ну, загляните же, я даже вижу гнойничок! — доктор так радовалась, что обидеть ее
было как-то неудобно.
В глазах ребенка, послушно стоявшего с распахнутым ртом, читалась мольба «мама, загляни, она не отстанет». Я заглянула.
— Вот, видите!
Врач приготовилась к моим восторгам. На ее лице, как на суфлере, засветилась моя
следующая фраза: «Да, да, конечно, определенно ангина, вы правы, доктор».
Я промолчала. Промолчала не потому, что ничего, кроме горла, возможно, покрасневшего, не увидела. А потому, что не понимаю, зачем. Зачем мне заглядывать в рот ребенку?
Подтвердить диагноз? Подтвердить профессионализм медика? Бред.
Во время беременности меня часто смотрели на аппарате УЗИ, и милая докторша в женской
консультации каждый раз поворачивала монитор в мою сторону, приговаривая: «Ой, посмотрите, пальчики какие длинные, а ножки как смешно поджимает». Я так ни разу и не
