В салон вагона наркома вошли два инженера экспедиции, временно назначенные на руководящие должности в управление округа вместо снятых с работы саботажников и бездельников. По их озабоченным лицам Дзержинский понял — положение на дорогах ухудшилось. Сразу задал вопрос:

— Сколько продовольствия передали вчера в Центр?

— За вчерашние сутки поставили рекорд — 130 вагонов, а вот ночью пришла беда — снова забушевали бураны, — со вздохом ответил инженер с седыми усами, исполняющий обязанности начальника эксплуатационного отдела округа.

— Где именно?

— Парализованы самые хлебные линии — Южно-Сибирская и Алтайская.

— Вы же мне вчера докладывали, что перегон Кулунда — Славгород очищен от снега.

— Был очищен, а к вечеру снова все замело. Высота заносов доходит до трех сажен. Ряд станций и многие поезда засыпаны почти до крыш. Ветер ежеминутно меняет направление и временами буран переходит в ураган… На Алтайской сорваны крыши с нескольких станционных зданий и выбиты оконные рамы. Был случай, когда из рук четырех человек ветер вырвал снеговые щиты и перебросил их на другую сторону выемки.

Второй инженер, исполняющий обязанности заместителя начальника округа, добавил:

— Занесены пути на Кольчугинской линии и в Анжеро-Судженске. К тому же там стоит 25-градусный мороз. Прекратилось движение на перегоне Тайга — Мариинск.

— А как на западном направлении главного хода? — взволнованно спросил Дзержинский.

— Впереди продовольственных маршрутов идут снегоочистители, — сообщил начальник отдела эксплуатации, — и движение, хоть и с перебоями, все же поддерживается. Но… — инженер замялся, — главная опасность в другом…

— В чем?

— Наши линейные отделы, и в первую очередь Омский, теперь отрезаны от угольных месторождений. Запасов нет и топлива хватит на сутки, не больше. Нечем будет экипировать паровозы не только под поезда, но даже под снегоочистители, а это — самое страшное…

Инженер не договорил. Народный комиссар сразу понял всю трагичность создавшегося положения. «Грозит полная катастрофа, — мелькнула мысль. — Если станут снегоочистители, тогда некому будет пробить путь к шахтам и прекратится поступление угля. Круг несчастий замкнется и Транссибирская магистраль замрет надолго…».

От гнетущих раздумий глубже пролегли морщины на лице Дзержинского, в уголках рта появились горестные складки и казались еще более запавшими усталые глаза.

Пристально глядя на старого специалиста, он произнес:

— Вы считаете, если нам и удастся отстоять от метелей главный ход магистрали, то ему все равно грозит паралич из-за отсутствия топлива?

Начальник отдела эксплуатации кивнул головой.

— Какой же выход из положения? — взволнованно спросил Дзержинский и тут же, не дожидаясь ответа, жестко добавил: — Мне говорили, в старом министерстве вы очень искусно командовали движением поездов…

Округлое, с болезненной пухлостью лицо инженера вытянулось. Слова наркома задели его за живое. Оправившись от замешательства, он тихо сказал:

— Есть у меня предложение, но не могу решиться, вряд ли вы согласитесь с ним, но другого выхода я не вижу…

— Говорите!

— Я бы временно задержал на станциях все продовольственные маршруты и продвигал бы одни только угольные. У нас много топлива находится в пути, на колесах…

— Прекратить движение хлебных поездов? — медленно с тяжелым чувством переспросил Дзержинский.

Старый инженер удрученно молчал. Молчал и нарком, не ожидая ответа на свой вопрос, который, в действительности, он задавал самому себе. Мучительно переживал он свое бессилие перед стихией, которая внезапно, несколькими ударами разрушила с таким трудом налаженные перевозки зерна и мяса из Сибири. Вчера добились 130 вагонов в сутки, а сегодня?.. А что будет завтра, послезавтра? И это в то время, когда там с нетерпением ждут каждый вагон, каждый пуд, каждый фунт хлеба… Что же делать? — напряженно думал он. Лихорадочная тревога обостряла все его мысли. Проталкивать сначала уголь и снабжать все депо? Получив топливо, паровозы возьмут продовольственные маршруты. Одновременно пробиваться к угольным районам. Тактика движения поездов такая — впереди снегоочистители, за ними уголь, а лишь потом хлеб. Очень печально, но ничего не поделаешь… Что я могу противопоставить знаниям и опыту крупного специалиста? Вероятно, его предложение — единственный выход.

И Дзержинский прервал длительное и тягостное молчание, царившее в салоне вагона:

— Да, видимо вы правы. Быть может, мои слова о вашей работе в старом министерстве прозвучали упреком. Но это вырвалось у меня в состоянии возбуждения. Я вовсе не хотел сказать что-то обидное… Ну что ж, наметим план действий, — обратился Дзержинский к присутствующим.

— Вы, — предложил он начальнику отдела эксплуатации, — сразу же начинайте проводить в жизнь свое предложение. Подготовьте за моей подписью приказание — пусть Пермская дорога немедленно окажет Омскому отделу экстренную помощь кизеловским углем.

Нарком повернулся ко второму инженеру: — А вы как временный заместитель ОН[18] командуйте всей техникой и людьми по очистке путей. От моего имени вызовите снегоочистители «Лесли» с Самаро-Златоустовской и других дорог. Запросите Петроградскую обсерваторию о прогнозе погоды. Пусть ежедневно высылают нам по телеграфу сводки.

— Вас, Георгий Иванович, — сказал он Благонравову, который присутствовал на этой беседе, — я попрошу ничем другим не заниматься. Мобилизуйте все транспортные ЧК на борьбу со стихией. Пусть их представители войдут в состав губернских и уездных троек, помогут мобилизовать население городов и сел, прилегающих к железной дороге. Далее. Немедленно за моей подписью дайте телеграммы в штабы сибирских дивизий. У них есть указание Реввоенсовета всеми силами помогать нам. Военные части двинуть на расчистку угольных линий, в первую очередь на Анжеро-Судженск.

Нарком обратился к инженерам:

— Еще какие меры нужно предпринять?

…В тот день состоялось три совещания участников экспедиции. Последнее закончилось во втором часу ночи. Секретарь Костя Барташевич от усталости падал с ног. Захватив черновики протокола, он направился к себе. По дороге заглянул в купе дежурного сотрудника. Там читал книжку его приятель, весельчак и балагур. Увидев Барташевича, тот воскликнул:

— Ах, это ты, чертушка! Заходи, заходи, Костя! Что новенького? Так поздно заседали?

— Еще немного и пришлось бы тебе поминки по мне справлять, — мрачно пошутил Барташевич, устало садясь напротив приятеля. — Сегодня я, поверишь, десять часов вел протокол… Три совещания…

— Я бы лучше землю десять часов копал.

— Конечно! После двенадцати часов ночи устал я, ужас… И как назло такие говоруны попались. Уже поздно, они торопятся, глотают слова, так и сыпят цифры, названия станций, номера маршрутов. Ну, думаю, каюк мне! Протокол не доведу до конца. Голова, как свинец тяжелая, глаза слипаются, клюю носом, вот-вот упаду на пол. Вдруг передают мне указание от Феликса Эдмундовича, чтобы я пошел выспаться…

— Знаешь, браток, ври, да знай меру! — неожиданно рассердился дежурный. — Феликсу Эдмундовичу только и делов, что на тебя смотреть, не хочет ли Костенька отдохнуть, не пора ли ему баиньки…

— Что, не веришь?

— А кто тебе поверит? Дураком меня считаешь, что ли? Или скажешь: иди спроси у Феликса Эдмундовича. Да?

— Зачем спрашивать? Читай, дурная твоя голова! Барташевич рывком раскрыл папку и вынул узкую бумажную полоску. На ней знакомым почерком было написано:

— Да, — промолвил дежурный, — никогда бы не поверил. Ну, а ты что?

— Я с благодарностью посмотрел на Феликса Эдмундовича, а он кивнул мне: «Иди, мол, спать!». Тут я отрицательно покачал головой: «Не беспокойтесь, спасибо, справлюсь». И, действительно, поверишь? Сон как рукой сняло.