— Ваше задание будет выполнено, — твердо ответил Любченко и спросил: — Какие еще будут указания?
— Дней через восемь я из Севастополя уеду в Москву. Если к этому времени прибудет Слащов, пусть поживет пока в Севастополе, обеспечьте ему квартиру и надежную охрану. Когда же я буду уезжать, предоставьте ему вагон и прицепите к нашему поезду.
Получив задание, Любченко вышел из кабинета и присел около стола Беленького, который снова вызывал кого-то по телефону.
— Понимаешь, — пожаловался он Любченко, — в Кореизе не могу найти хорошей машинистки. Феликсу Эдмундовичу нужно напечатать несколько срочных документов. Всегда он спешит, ему некогда и во время отпуска. Вот Благонравов прислал ему свой проект обращения к железнодорожникам по поводу взяточничества. Не понравилось, сухо, говорит. Ну и что ты думаешь? Сам начал писать и как написал, правда, он еще не закончил… Вот посмотри.
Любченко взял протянутый ему лист бумаги и вполголоса читал набросанные торопливой рукой строки:
«…Взятка на железных дорогах стала явлением столь „нормальным“, что у многих товарищей железнодорожников притупилась чувствительность… Спекулянты массами за взятку заполняют протекционные вагоны, прорезают в них Россию вдоль и поперек и обволакивают молодую Советскую республику своей паучьей сетью. Всякая прицепка, отцепка, дальнейшее продвижение, будь то отдельного протекционного вагона, эшелона беженцев, продгруза отдельной организации — все находится в прямой зависимости от взятки… Где бы негодяй ни сидел: в кабинете ли за зеленым столом или в сторожевой будке, — он будет извлечен и предстанет перед судом Революционного трибунала… Будьте зорки и бдительны! Пролетарские руки не должны и не могут быть замараны взятками!»
— Сильно! — восхищенно сказал Любченко, делая ударение на последней букве. — Вот талант агитатора! Каждое слово стреляет!.. Действительно, у нас на транспорте так развито взяточничество, что с ним крайне трудно бороться…
На столе у Беленького зазвонил телефон. Когда он закончил разговор, Любченко сказал:
— Я вижу, что у вас работа идет полным ходом и обстановка совсем не курортная… Не похоже, что вы в отпуску…
— Какой там отпуск? — помрачнел Беленький. — Я даже строгий выговор успел заработать.
— От кого? От Дзержинского?
— Нет, от Уншлихта, но из-за Дзержинского. Я знаю, что ты не трепач и могу тебе рассказать… Феликс Эдмундович очень мало отдыхает, ну и чувствует себя неважно. На днях он вызвал Манцева и Евдокимова с докладом о положении на Украине. Вчера целый день составлял план кампании по экономии топлива на железных дорогах и по борьбе с хищениями на транспорте. По его требованию НКПС ежедневно передает по телеграфу сводки о крушениях и авариях. Сегодня утром поручил мне запросить Одесский узел о том, как там идет переход на нефтяное отопление…
— Да, сочувствую тебе… А все-таки за что ты получил строгий выговор?
— Из-за Феликса Эдмундовича. Не знаю, от кого, каким путем Ленин узнал, что Дзержинский чувствует себя неважно и в то же время торопится на работу в Москву. Тогда Владимир Ильич без его ведома на заседании Политбюро провел постановление, запрещающее ему вернуться до полного выздоровления. Я, конечно, не знал об этом. Вдруг получаю от Уншлихта шифрованную телеграмму:
«Сообщите ход лечения и отдыха Дзержинского шифром депешей и заключение врача поточнее о том, сколько еще времени требуется для полной поправки».
— Прочитал я эту шифровку и не знаю, что делать. Если я напишу, что Феликс Эдмундович мало отдыхает и чувствует себя неважно, то за это Дзержинский всыпет мне по первое число. Написать Уншлихту неправду тоже не могу. И решил я тянуть с ответом. Думал, как-нибудь обойдется. Уншлихт все-таки не начальник над Дзержинским, а лишь его заместитель…
Беленький закурил папиросу и продолжал:
— Прошло немного времени, снова получаю телеграмму от Уншлихта с объявлением мне строгого выговора за затяжку с ответом и с требованием немедленно выслать отзыв врача. Удивился я выговору, огорчился и запросил своего дружка в секретариате ВЧК, а тот по секрету сообщил, что текст первой телеграммы, посланной мне за подписью Уншлихта, был написан самим Лениным. Когда же я не ответил на телеграмму, Владимир Ильич возмутился и потребовал наложить на меня взыскание. Уншлихту ничего не оставалось, как объявить мне строгий выговор…
Беленький огорченно вздохнул и добавил:
— За все годы пребывания в партии — первое взыскание, да еще по прямому указанию Ленина…
Любченко сочувственно кивнул головой.
* * *
В начале ноября погода на побережье Крыма испортилась — на море разыгрался шторм, непрерывно моросил осенний дождь. В один из этих ненастных дней Илья Любченко встретил на перроне направлявшегося к поезду Дзержинского и доложил о выполнении задания.
— Как держал себя Слащов по прибытии? — спросил Феликс Эдмундович.
— Сойдя с катера на Графскую пристань, — рассказал Любченко, — Слащов стал на колени, перекрестился и поцеловал землю, сказал, что счастлив вернуться на родину. В моем кабинете он заявил руководителям Севастопольского комитета партии и городского Совета, что полностью сознает свою тяжелую вину перед рабоче-крестьянской Россией. И если Советскому государству снова придется обнажить меч против врагов, то он кровью смоет свою вину…
Дзержинский молча выслушал рассказ Любченко…
Начальник дорожной транспортной ЧК еще раз обошел вагоны, проверил охрану поезда и направился к локомотиву. Бывалый железнодорожник, он быстро и ловко поднялся по лесенке в будку паровоза и поздоровался со знакомой ему локомотивной бригадой. На паровозе сопровождал он поезд до станции Александровск, где кончалась граница дороги,
8
Ветреным и морозным выдался в Москве декабрь 1921 года. Снег с улиц не убирали, и автомашина, вышедшая из Кремля, медленно двигалась мимо сугробов.
Дзержинский, дорожа каждой минутой, вынул из портфеля вчерашние номера «Известий» и «Экономической жизни», которые накануне не успел прочитать.
В «Известиях» ему бросился в глаза заголовок на первой странице — «Новые пути оживления железнодорожного транспорта». «Интересно, — подумал нарком, — что это за новые пути». То, о чем говорилось в статье, было для него, действительно, новым. Речь шла о применении на железных Дорогах грузовых автомобилей, приспособленных к движению по рельсам.
С первых же строк автор статьи заверял читателей, что «опыты применения таких специальных грузовиков для железнодорожного движения дали за границей блестящие результаты» и что эти машины «с успехом конкурируют с паровозами».
«Неужели наши ученые и специалисты прозевали такой ценный иностранный опыт?» — удивлялся Дзержинский. Его машина остановилась у главного подъезда НКПС. Быстро, перешагивая через две ступеньки, поднялся нарком к себе.
И вот он снова с интересом вчитывается в статью. Оказывается, в Лондоне недавно проводили испытания нового типа грузовика, сконструированного по идее русского инженера Кузнецова. Машина с прицепленными к ней десятью вагонами легко брала крутые подъемы.
Автор категорически утверждал, что эти машины имеют «колоссально-важное значение для нашего транспорта», что именно они — единственный выход из того критического положения, в котором находятся железные дороги.
Заключительные строки статьи решительно призывали «действовать быстро и принять все меры к тому, чтобы нам доставили из Англии несколько сот таких дешевых и удобных грузовиков-тепловозов, которые, вероятно, можно получить и пустить в работу в течение. 2–3 месяцев…».
Дзержинский задумался. Неужели несколько сот заграничных грузовиков могут вывести из тупика железные дороги страны? Весьма заманчиво, но как-то не верится… Россия — это же не Англия… Ведь нам нужно перевозить массу грузов на большие расстояния… Кто он, этот русский инженер, проводивший испытания совместно с английской фирмой? Можно ли верить результатам испытаний? Интересно также, кто автор статьи? Нужно узнать в редакции…
