— Ну, а вам известно, — продолжал уже более спокойно нарком, — что секция энергетики Госплана по отзыву такого специалиста, как Графтио, признала, что проект Гаккеля является дельным подходом к задаче и заслуживает серьезного внимания и поддержки?
— Гаккель прислал из Петрограда дополнительные материалы, — растерянно ответил профессор.
— Я знаю об этом. По моим предложениям коллегия трижды обсуждала вопрос о тепловозе. Решено все материалы препроводить в Госплан для окончательной оценки проекта. Но в отличие от вас мы не администрируем в области технической мысли. Коллегия просила Госплан рассмотреть проект на своем заседании обязательно при вашем участии. Подискутируйте на этом заседании с профессором Гаккелем, поспорьте с ним на равных, а не как высокомерный начальник, отказывающийся выслушать просителя.
— Я сожалею, что так получилось, Феликс Эдмундович, я готов отказаться от возражений.
— А кому это нужно, чтобы вы соглашались с Гаккелем? — раздраженно спросил Дзержинский. — Нам не нужна беспринципная уступчивость. Нам нужна истина, а она рождается в ученом споре. Если вы против, так и выступайте против. Может быть, с вашими возражениями, если они будут обоснованными, Госплан согласится. Думаю, что вскоре будет созвано такое совещание. Недавно в «Гудке» была статья о теплоэлектровозе. И по моему предложению коллегия приняла такое решение: «Препроводить экземпляр газеты в Госплан лично товарищу Кржижановскому и вновь просить его ускорить окончательное заключение Госплана». Время не ждет…
Когда профессор ушел, Феликс Эдмундович переменил тему разговора:
— Скажите, Василий Васильевич, как обстоят дела с тормозом машиниста Казанцева?
— Крупные специалисты подтвердили мне, — ответил Фомин, — что это очень важное изобретение. В Оренбургском депо инженеры помогают Казанцеву усовершенствовать конструкцию. Я думаю, что в начале будущего года можно будет провести ходовые испытания. Дорпрофсож Ташкентской дороги премировал Казанцева…
— Да, я читал сообщение в «Гудке», — заметил Дзержинский, — мне почему-то запомнилось любопытное постановление дорпрофсожа, — и, чуть улыбаясь, процитировал: «Выдать единовременную награду в размере 60 аршин мануфактуры, из коей 36 аршин лучшего качества, предоставив выбор материала по усмотрению самого награждаемого».
— Награда ситцем за важное техническое изобретение, — задумчиво сказал нарком. — Страна еще очень, очень бедна… Бедна, но не талантами… Мне говорили, что автоматические тормоза Казанцева намного превосходят хваленые тормоза фирмы «Вестингауз».
И после этих с гордостью произнесенных слов Дзержинский неожиданно высказал пришедшую ему в голову мысль:
— Если ходовые испытания пройдут успешно, я представлю Казанцева к ордену. Пусть он будет первым изобретателем-железнодорожником, удостоенным высшей награды Республики…
7
Чудесная осень стояла в Крыму. Как и летом, на безоблачном голубом небе ярко сияло солнце, отражаясь множеством золотистых бликов на чуть беспокойной поверхности моря.
По горной извилистой дороге, ведущей из Севастополя в Ялту, медленно двигалась старенькая легковая машина. Рядом с шофером сидел молодой человек в черной кожаной куртке. Его фуражка с красноармейской звездой лежала на коленях и встречный ветер шевелил густую копну непокорных волос.
Временами на поворотах, за зеленью кипарисов неожиданно открывались синеватые морские дали. Однако Илье Любченко, начальнику дорожной транспортной Чека, было не до любования красотами крымской природы. В Кореизе ему предстояло встретиться с самим председателем ВЧК и наркомом путей сообщения. По какому срочному делу вызывает его к себе Дзержинский, да еще во время своего отпуска? «Может быть, — думал он, — на меня поступили жалобы? Или Дзержинский хочет поручить какое-нибудь оперативное задание? Мог бы это сделать через мое начальство…»
Вот показался за поворотом курортный поселок Корена с его жемчужиной — дворцом Юсупова. Вблизи дворца Любченко вышел из машины и направился к узорчатым воротам. Часовой был предупрежден, что он должен приехать, и, проверив документы, направил его в жилой флигель дворца.
Там в первой комнате сидел за письменным столом и разговаривал с кем-то по телефону знакомый комиссар ВЧК Абрам Беленький.
Когда он положил телефонную трубку, Любченко, дружески пожимая ему руку, спросил:
— Ты, конечно, знаешь, зачем меня вызвал Феликс Эд мундович?
— Знаю, — ответил Беленький. — Ведь ты по совместительству являешься начальником военно-контрольного пункта Севастопольского порта. Вот по этой линии и получит ответственное задание. Сейчас у Феликса Эдмундовича совещание с руководящими работниками, которых он вызвал из Харькова. Так что придется подождать… Ну, а как тебе Илья, работается в Крыму?
— Ты ведь знаешь чекистскую работу на транспорте… — ответил Любченко. — А тут еще боремся с хищениями грузов и мешочничеством. В Крыму пограничная зона — ловим шпионов, диверсантов, контрабандистов…
— Не только «мелкая рыбешка» попадается?
— Попадаются и крупные акулы… Недавно получил я сведения, что группа неизвестных людей приобрела рыболовную шхуну и готовится к выходу в море. Установили за ними наблюдение. Ночью с военными моряками контрольного пункта отправился на быстроходном сторожевом катере патрулировать побережье. Идем с потушенными огнями и приглушенным мотором. И вот километрах в шести от Балаклавы заметили шхуну тоже без огней. Осветили ее прожектором и сигналом приказали остановиться. Подошли вплотную, видим на палубе трех человек.
На мой вопрос, куда направляются, отвечают, что идут в открытое море ловить рыбу. Произвели осмотр судна и под сетями обнаружили еще двух человек, притворившихся спящими. Для нас не было сомнений, что это не рыбаки. А вот, кто они, с какой целью вышли в море? Улик никаких. Нет, думаю, вероятно, у них устроен тайник. Быть может, в шхуне двойное дно? Взял я топор и вскрываю верхние доски. Так и есть — тайник. Нашли много золота в монетах и слитках, платину, различные драгоценности, видимо, награбленные у населения. А в непромокаемом мешочке — разведывательные данные — чуть ли не полная дислокация воинских частей в Крыму… «Рыбаки» оказались офицерами врангелевской разведки. Они были оставлены…
Любченко не успел договорить, как дверь кабинета открылась и оттуда выглянул Ефим Георгиевич Евдокимов, начальник особого отдела.
— Ты уже здесь? — обратился он к Любченко и поздоровался с ним. — Заходи…
Любченко вошел и доложил Дзержинскому о своем прибытии. Феликс Эдмундович подал ему руку и пригласил сесть. Кроме Евдокимова в комнате сидел Манцев, председатель ЧК Украины.
В течение нескольких минут Дзержинский испытующим взглядом смотрел на Любченко и вдруг спросил его в упор:
— Скажите, товарищ, вы настоящий большевик?
Не ожидавший такого вопроса Любченко смутился, растерянно пожал плечами, не зная, что ему ответить.
На помощь поспешил Евдокимов:
— Феликс Эдмундович! Я давно его знаю, на него вполне можно положиться…
— Хорошо! — сказал Дзержинский и обратился к Любченко: — Надо полагать, вы понимаете, как важно для нас внести раскол и разложение в ряды белой эмиграции за рубежом. Бывший главнокомандующий войсками Крыма и Северной Таврии генерал Слащов хочет вернуться в Россию и искупить свою вину перед народом. Советское правительство разрешило ему приехать. По нашим сведениям, он в ближайшее время вместе с женой должен прибыть в Севастополь на итальянском пароходе. Вам поручается лично встретить Слащова и обеспечить ему полную безопасность, пока он будет находиться в Крыму. Вы за это головой отвечаете…
«Встретить и охранять генерала Слащова, этого вешателя и палача трудящихся Крыма», — мысленно содрогнулся Любченко, но он владел собой и ни единым движением не выдал своих чувств.
Однако Дзержинский, видимо, догадался о его мыслях и добавил:
— Здесь, в Крыму могут найтись горячие головы, которые захотят отомстить Слащову за жестокость, им проявленную. Если здесь со Слащовым, который добровольно возвращается в Россию, что-нибудь случится, враги немедленно используют это против нас. Интересы Советского государства требуют, чтобы среди белых эмигрантов усилилась тяга раскаяться и добровольно вернуться на родину. Это надо понять и осознать… Вот почему в начале нашего разговора я спросил, настоящий ли вы большевик?
