Коммунизм был par excellence врагом казаков в течение многих десятилетий. В 20–30-е годы он поставил казачество на грань уничтожения. И вот в постсоветскую эпоху казаки оказались в одном лагере со своими злейшими врагами — коалиция на первый взгляд странная, однако в этом есть своя логика. Сотрудничество между правой и большевиками — всеобщее явление, но оно нашло особенно яркое выражение в случае с казачеством[313].
Глава тринадцатая «ПАМЯТЬ»
«Память» — общее наименование группировок крайней правой, возникших в Москве, Ленинграде (Санкт-Петербурге) я других городах России в 80-е годы. Несмотря на примитивность идеологии и организации, «Память» устроила себе невероятную рекламу с самых первых дней своей политической деятельности в начале гласности: вероятно, на каждого члена «Памяти» приходится по статье в русской и западной печати[314]. Кроме того, множество телевизионных программ освещали акции «Памяти». Если предположить, что главной целью «Памяти» было привлечение максимального внимания средств массовой информации, то движение добилось поразительных успехов[315].
Точные сведения о происхождении «Памяти» отсутствуют. Согласно достаточно надежным источникам, в конце 70-х годов возникло большое количество патриотических групп, занимавшихся на добровольных началах культурной деятельностью, например реставрацией церквей и памятников в Москве и ее окрестностях. Существовал также «клуб любителей книги», который устраивал встречи с такими поэтами, как Куняев, Чуев, Сорокин, Ноздреев, и прозаиками вроде Шевцова, Дмитрия Жукова и Чивилихина. Там читали и классиков (Тютчева). Устраивались митинги в годовщины Куликовской и Бородинской битв, памяти Шаляпина и Циолковского. В то время эти группы действовали под эгидой официальных учреждений — например, Министерства гражданской авиации, музея Островского. С 1983 года центрами «Памяти» становятся дворцы культуры Метростроя и имени Горбунова. Среди первых членов были некоторые художники, скульпторы, композиторы, — но также и рабочие; большинство были членами партии. Деятельность этих групп мало освещалась печатью и была, безусловно, конструктивной[316]. Название «Память» появилось в 1983 году — оно было дано по одноименному роману Чивилихина, опубликованному годом ранее.
Дмитрий Васильев, фотограф, до того учившийся на актера, присоединился к «Памяти» в 1984 году. Он активно функционировал на задворках патриотических кругов, был способным шоуменом и ярким оратором-демагогом. Проработав несколько лет помощником известного и модного художника Ильи Глазунова, он приобрел обширные связи в правых кругах. Васильев оказался самой динамичной фигурой в «Памяти», и под его руководством движение стало стремительно политизироваться. Оно было зарегистрировано как историко-патриотическое объединение. Поначалу главной темой его пропагандистских выступлений была борьба с алкоголизмом, но вскоре все захлестнула антиеврейская кампания, связанная в первую очередь с разрушением национальных памятников в Москве, что приписывалось еврейским архитекторам. В пропаганде «Памяти» наиболее часто цитируемым документом стали «Протоколы сионских мудрецов». Когда на одного из руководителей «Памяти» — Е. Бехтереву — на московской улице напали грабители и ранили ее, широкая общественность была тут же оповещена о нападении сионистов, хотя пойманный грабитель оказался профессиональным преступником чисто «арийского» происхождения. Политизация изменила характер «Памяти». Некоторые прежние сторонники покинули движение, некоторые умерли; иные, разделяя в целом взгляды Васильева, не сработались с ним по причинам личного характера: Васильев явно стремился стать единоличным лидером. Разногласия в основном касались стиля деятельности. «Память» с самого начала было движением активистов-патриотов, и Васильевский радикализм не был здесь в новинку. До 1985 года был необходим акцент именно на культурной деятельности, так как монополия партии в области политики была безусловной и не Могла даже обсуждаться. Но после 1985 года политизация «Памяти» стала неизбежной — это случилось бы и без Васильева.
Отцов основателей «Памяти» беспокоили дешевые театральные эффекты Васильева: он мог появиться на митинге с накладной бородой, заявляя, что маскировка ему нужна, чтобы спасаться от охотящихся за ним гангстеров-сионистов, и что в любом случае жизнь его в смертельной опасности. Назойливость, преувеличения и наглая ложь коробили многих его прежних товарищей. Кроме того, Васильев не мог ужиться с людьми, имевшими собственные представления о стратегии и тактике движения. Он чувствовал себя в ударе, когда шествовал во главе своей преторианской гвардии — молодых людей в черной форме.
Однако, в отличие от непрактичных интеллигентов, поначалу возглавлявших «Память», Васильев добивался нужных результатов. В какой-то степени эта история похожа на ситуацию в лагере крайней правой в Мюнхене в 1921 году после появления Гитлера, изменившего всю политическую обстановку. Обращения «Памяти» распространялись за пределами Москвы в магнитофонных записях, время от времени Васильев сам выезжал с выступлениями. Митинги, на которых он присутствовал лично, привлекали гораздо больше слушателей. Происходили уличные демонстрации — чаще всего на Манежной площади в Москве и в Ленинграде. А однажды Ельцин, тогда — секретарь Московского горкома партии, принял делегацию «Памяти». Общество организовало протесты против строительства мемориала Победы на Поклонной горе, в Ленинграде проходили демонстрации против сноса знаменитой гостиницы «Англетер», где покончил с собой Есенин. В этих акциях протеста участвовали также и те, кто не разделял политической программы «Памяти». В Ленинграде местная организация по охране памятников «Спасение» была, может быть, даже сильнее «Памяти», но главным направлением деятельности движения была все же политическая пропаганда, и именно в этой области «Память» обрела столь широкую известность после 1987 года.
Летом 1987 года несколько руководителей «Памяти» были исключены из КПСС, среди них и президент общества Ким Андреев (должность, впрочем, была в основном представительской). Примерно в то же время несколько советских газет (но не «Правда», не «Труд» и не «Красная звезда») опубликовали большие статьи с критикой деятельности движения[317]. Авторы статей указывали на вещи очевидные: пропаганда «Памяти» на деле не антисионистская, а антиеврейская; доводы ее не новы, а взяты из арсенала «черной сотни» и нацистов; квасной патриотизм «Памяти» подозрителен, а ее фантастические домыслы наносят огромный урон международному престижу страны и дезориентируют советское общество. Эти критические статьи вызвали поток читательских писем с восхвалениями и осуждениями «Памяти» и дали повод к новым статьям. Позиция центральных органов партии в этот период была неоднозначной. «Память» поддерживали высокопоставленные лица из ЦК, КГБ и армии, на местах поддержка была еще более серьезной. «Память» считали важным (пусть даже она несколько заблуждалась) противовесом либералам, в особенности радикальным диссидентам — именно в это время они начали беспокоить власти. У «Памяти» были и противники — в партийном руководстве, средствах массовой информации, даже В КГБ. Однако Горбачев и его приближенные, включая Ельцина, предпочитали замалчивать эту тему и никаких оценок не делали — либо не считали ее достаточно важной, либо не желали открывать новый фронт в период нарастающих политических трудностей. Даже когда деятельность «Памяти» обернулась международным скандалом, партийное руководство продолжало воздерживаться от комментариев. Типичное собрание «Памяти» открывалось звоном церковных колоколов и исполнением патриотических маршей. Затем читали отрывки из произведений патриотических авторов прошлого и настоящего; иногда демонстрировались фильмы о национальных памятниках или красотах русского Севера и Сибири. Далее произносились краткие речи о систематическом разрушении национальных памятников, прежде всего — в Москве, при этом ответственность возлагалась на «сионистских» архитекторов, которые действуют в тесном контакте с чужеродными масонскими врагами матушки-России. Так создавался антураж для появления на сцене Васильева — он мог говорить и час, и два, но порой речь затягивалась на три часа и более. Речи были стандартные, хотя и не без модификаций — в зависимости от текущих событий[318].