Когда их «попечитель» ушел, они развернули при свете гаснущего очага свои тряпки и стали готовиться ко сну.
— Чудно тут как-то, — сказал Майна. — Этот приказчик. Все знает и всем распоряжается. Народищу здесь уйма, я он гоняет всех, как стадо баранов. Этот повар, старик Бой. Очень уж ему хочется услужить нам за деньги, которые мы еще не заработали. Да, жизнь здесь не такая, как в городе. Там — каждый себе хозяин и в чужие дела не лезет. — Майна окинул взглядом полутемную хижину. — Однако здесь все-таки лучше, и тепло. Совсем непохоже на наш закоулок возле супермаркета.
Меджа молчал.
— Знаешь, Меджа, вряд ли я полюблю этого приказчика.
— Да и ты не очень-то ему нравишься, — проворчал Меджа и повернулся на бок.
В первые несколько месяцев Майну и Меджу перепробовали на многих видах работ — никак не могли определить, где лучше всего их использовать. Как ни странно, никому не приходила в голову мысль развести их: раз уж они делили между собой зарплату одного взрослого, пусть и делают одну и ту же работу. Сначала им поручили пасти коров; но поскольку они больше увлекались охотой на кроликов, чем пастьбой скота, то уже через неделю их сместили с этого «поста». Нельзя заниматься, с надеждой на успех, и тем и другим одновременно. Работа на сельскохозяйственных машинах и на пшеничных полях, раскинувшихся на обширном, насколько хватало глаз, пространстве вокруг усадьбы, также оказалась им не по плечу. Тогда их послали в свинарник — убирать навоз и задавать корм животным. Но случилось так, что в тот самый сезон, впервые за много лет, племенной хряк хозяина фермы не завоевал медали на сельскохозяйственной выставке. За это старшего свинаря уволили, а вместе с ним отстранили и Меджу с Майной.
Потом они оказались во фруктовом саду. Здесь, как и всюду на ферме, тоже был «старший» — пожилой садовник с морщинистым лицом. Он неохотно принял парией, считая, что городским шалопаям нечего делать во фруктовом саду.
Скитаясь по городским закоулкам, Меджа и его товарищ ели только гнилые апельсины, здесь же, в саду, свежих, спелых апельсинов было сколько душе угодно. Были там и другие фрукты, но ими парни не особенно увлекались, а вот апельсины поглощали в огромных количествах. Дело кончилось тем, что старший садовник перестал пускать их в сад и отправил на приусадебный участок, где росли только цветы и овощи для хозяйской кухни.
Работать на огороде оказалось труднее, чем в саду. Здесь за ними присматривали и сам хозяин фермы (причем угодить ему было труднее, чем приказчику), да к тому же Бой, от которого не ускользало ничто, словно вместо глаз у него были радары. Казалось, он видел сквозь стену, ему не требовалось выходить из кухни, чтобы угадать, кто отлынивает от работы. Это был уже не тот старик, с которым они познакомились в городе. Тогда он производил впечатление усталого, исстрадавшегося человека, сочувствующего парням и готового им помочь. Теперь он относился к ребятам свысока, точно хозяин, разговаривал покровительственным, самоуверенным тоном и непрестанно отдавал ненужные распоряжения. Как бы добросовестно Май-па и Меджа ни работали, он всегда был чем-нибудь недоволен. А когда переставал понукать ими Бой, за дело брался сам хозяин. У него же расправа короткая. Он никому не позволял отдыхать даже стоя, не то что сидя. Если хозяин или приказчик заставали кого-нибудь из рабочих без дела, на него немедленно обрушивалась кара.
Как-то пополудни, в один из тех знойных дней, когда дремотная лень становится просто необоримой, хозяин, проходя по берегу ручья, наткнулся на спящего Меджу. Ни слова не говоря, он поднял парня с земли и пинком ноги столкнул на самую середину ручья. Вынырнув из воды, Меджа ухватился рукой за прибрежную водоросль и осыпал руганью кретина, вздумавшего без всякого предупреждения играть с ним такие шутки. Когда же он протер глаза и увидел, на кого кричит, то слова застряли у него в горле. Он думал, что его столкнул кто-нибудь из молодых рабочих, а не хозяин, массивная фигура которого маячила на берегу ручья. Его жирное тело буграми выпирало из одежды, а расплывшееся круглое лицо искривилось ехидной самодовольной улыбкой.
— Значит, я паршивый кретин, так? — прогудел хозяин.
— Нет… нет, господин, — залепетал Меджа. — Я думал, это кто-нибудь другой.
— Как же ты посмел спать? Разве я за это плачу тебе? — Улыбка на лице хозяина исчезла.
— Я не спал. Я только…
— Ясно. Ты только прикидывал, сколько ведер воды должен натаскать для дома, не так ли?
Именно этим Меджа занимался, перед тем как задремать, но хозяину он ничего не сказал, видя, как тот снова заулыбался своей гаденькой улыбкой.
— Я знаю, почему ты лодырничаешь, — продолжал хозяин. — Тебя закормили. Вот погоди, с Боем поговорю. Моя ферма не место для несовершеннолетних преступников.
Меджа был вне себя от ярости. Несовершеннолетние преступники! Ему хотелось сказать, что он знает, кого здесь действительно закормили, но, взглянув на толстые, как окорока, ручищи и на огромное брюхо хозяина, удержался. Если этим рукам дать волю, то такому, как он, юнцу не поздоровится.
— Ну, что ты уставился на меня, как старая жаба? Бери ведро и — марш на огород. С водой, конечно. — Сказав это, хозяин зашагал, тяжело дыша, вверх по отлогому откосу к дому.
Меджа выбрался кое-как из тины, взял с берега ведро, зачерпнул воды и медленно поплелся по тропинке.
По дороге ему встретился Майна, которого недавно «повысили», назначив поваренком. В награду за то, что он «вел себя лучше», чем Меджа. Насколько Меджа мог судить, ничего заслуживающего поощрения Майна на ферме не сделал. Он лишь наловчился сваливать вину за свои проделки на других, в том числе на него, Меджу.
— Ну, как дела в огороде? — спросил Майна.
— Сорняки замучили. Воруй сколько хочешь. А на кухне как?
— Заваруха. Повар раскричался, говорит, что оставил на столе кексы, а они исчезли. Я все время там находился, а кто их взял — не видел. Ей-богу, не видел, Меджа.
Меджа посмотрел на оттопыренные карманы приятеля.
— На этот раз тебе, брат, не удастся свалить вину на меня. Лучше отнеси эти кексы обратно, пока паек не урезали.
— Да я не… — начал было Майна, но, поймав многозначительный взгляд Меджи, осекся и переменил тон. — Ладно, Меджа. Хотел тебя угостить, но раз ты против, верну их обратно.
— Если хочешь знать, меня уже лишили половины пайка. За то, что я отдохнул немного у ручья. Надеюсь, что хоть твоя доля останется в целости. Иначе голодать будем. Верни кексы.
Майна кивнул.
— Хорошо, я отнесу. — Он повернулся и побежал к дому. Потом остановился. — А как я объясню, откуда они взялись?
Меджа хотел было сказать, что это уж не его забота, но, зная подлую манеру Майны сваливать свою вину на другого, ответил:
— А ты положи — и все. Если хочешь, можешь повторить то, что говорил раньше. Скажи, что не знаешь, откуда они взялись.
На лице Майны заиграла лукавая усмешка.
— Смотри, Майна, — предостерег Меджа, — не вздумай соврать повару, будто эти кексы ты отнял у меня. В тот момент, когда ты их тащил со стола, я барахтался на середине ручья. Сам Жирный боров подтвердит. Это он столкнул меня в воду.
Майна посмотрел на одежду приятеля. Только сейчас он заметил, какая она мокрая и грязная. Он насмешливо поднял брови.
— Ага, поймал-таки тебя хозяин. Я знал, что поймает. Ты ведь всегда отлыниваешь от работы. — Майна захохотал и побежал прочь.
Меджа смотрел вслед приятелю и качал головой. Озорные повадки Майны раздражали его и в то же время восхищали. Только бы поесть да повеселиться — вот и все его заботы. Ни горе, ни разочарования не способны его расстроить. Удивительно: два грамотных парня живут тут словно в колонии принудительного труда, получая лишь десятую долю заработка, на который, при их образовании, они вправе рассчитывать, а Майне хоть бы что — было бы весело. Школьные годы и городские задворки казались ему теперь столь же далекими, сколь далекими были родные. Иногда, правда, и на него, как на всякого человека, нападала меланхолия, по это случалось не часто. Вывести его из равновесия могло лишь что-нибудь очень важное — например, слишком уж явное жульничество приказчика, норовившего каждый день недодать Майне муки. В таких случаях Майна говорил Медже:
