Тело Меджи странно напряглось, по щекам потекли слезы, у краешка рта появилась иена. Ему показалось, что за спиной у него прозвучал гудок автомобиля. Он резко обернулся назад и сбил девочку с ног. Никакого автомобиля. Издав отчаянный вопль, Меджа рухнул на траву.

Вамбуи испугалась. Опустившись на колени, она попробовала повернуть брата на спину.

— Меджа! Меджа!

Но он не двигался. Она приподняла его голову и присмотрелась к искаженному болью лицу. Потом взглянула еще раз на изуродованную руку, сжимавшую кусок дерна, и побежала к дому.

— Мама! Мама! — кричала опа. — Он умер, мама! Он умер!

Вскоре она вернулась с матерью — немолодой изможденной женщиной, на лице которой были написаны неверие и волнение одновременно. Прибежали, запыхавшись, и другие члены семьи, работавшие на кукурузном поле и в банановой роще. Солнце быстро садилось, бросая на землю длинные тени. В пыли, шагах в трех от развилины тропы, куда указала девочка, еще можно было разобрать слова: Вабуи, Вам-буи. Один. Два. Три. Четыре. Меджа.

И тут же, рядом, лежала старая потертая шиллинговая монета. Меджи нигде не было. Он ушел, не оставив ни красивых синих бус, ни денег за обучение в школе. Но он отдал им все свое состояние. Весь капитал, накопленный за долгое время странствий. Один-единственный старый, истертый шиллинг. Это был все-таки шиллинг!

На землю быстро спустился мрак, и, точно по сигналу, нестройным хором запели цикады. То здесь, то там раздавалось довольное урчание ночных хищников, чуть погодя — пронзительный вопль, от которого, казалось, все умолкало. Безоблачное небо было сплошь усеяно звездами, словно вся вселенная раскрыта перед вами. Легкий ветерок приносил с собой свежесть, какую можно ощутить только в сельской местности. Слышался ворчливый гомон птиц, свивших себе гнезда в придорожных кустах.

Ноги Меджи, ступавшие по мягкой холодной пыли, озябли, заныло колено. Он плотно кутался в свое рубище, но ветер проникал сквозь ветхую ткань. Его била дрожь, стучали зубы. Он крепко, до боли сжал челюсти и двинулся, прихрамывая, по пустынной дороге.

Горькие мысли обуяли его. Дом, семья… Все это в прошлом. Как рубец на теле. Житейские проблемы, разговоры о бусах, о плате за школу теперь мало что для него значили. Он уже не жалел о том, что ушел, не повидав родителей, хотя до дома было рукой подать. Для родственных чувств в его сознании уже не было места. Осталось только желание порвать с прошлым и вернуться в город. О том, что ему делать в городе, он пока не думал. Главное — подальше от деревни, чтобы но видеть больше худых, чахлых, изможденных детей. Подальше от кукурузных полей и от всего, что связывает его с родными краями. Возможно, в городе он разыщет своего друга Майну) тогда они вернутся на старые места и заживут по-прежнему.

До главного шоссе, пересекавшего проселочную дорогу, было около двенадцати миль пути. Если ехать по этому шоссе прямо на юг, то попадешь в город. Меджа надеялся сесть в попутную машину. Но до шоссе надо еще шагать и шагать.

Было уже около трех часов ночи, когда он, прозябший, голодный и усталый, добрел до шоссе и присел отдохнуть у обочины на мокрую от росы траву. До утра, пока не начнется движение транспорта, ехать будет не на чем, так что надо поудобней устроиться, чтобы скоротать время. На востоке, над высокими холмами взошла луна. От ее холодного света ночная дорога выглядела еще более неприютной и жуткой. Меджа так дрожал, что не мог спокойно сидеть. Заныли натруженные ноги, и он стал опасаться, как бы их не свело судорогой.

Он встал, потянулся и посмотрел вокруг себя. К шоссе с обеих сторон подступали кусты, пугавшие своим настороженным видом; казалось, в них скрыты миллионы глаз. Дорожное полотно, точно черная холодная змея, тянулось на несколько миль вправо и влево от него, пока не исчезало за поворотами. Нигде, насколько хватало глаз, не было видно ни одной машины. Он сел было опять на траву, но усилившийся ветер заставил его искать укрытие. Вдоль обочины пролегала поросшая травой канава. На дне ее, как всегда в засушливое время года, было сухо. Меджа спустился в канаву. Здесь было теплее. Пряча голову от ветра, он лег на спину и устремил взгляд в холодный черный таинственный небосвод. Вот отделился от далеких звезд метеор. Оставляя за собой быстро погасавшие искры, он устремился на юго-запад, к другому созвездию.

Продолжали свои песни цикады, а в непересыхающем близлежащем болоте наперебой бормотали лягушки, их нестройный хор будоражил сознание усталого путника. И в довершение всего с болота налетели москиты, привлеченные запахом теплого человеческого тела. Атаковали они целыми эскадронами, не оставляя на незащищенных участках тела ни одного живого места. Когда Меджа закрыл лицо ладонями, они принялись жалить руки. Зуд казался нестерпимым. Меджа свернулся калачиком, но в это время пришло новое пополнение москитов, казалось, с еще более жгучими жалами. Окончательно измученный, он лег на живот, погрузил лицо и руки в высокую траву и заснул беспокойным сном.

Проснулся он, когда чуть брезжило. По шоссе в обоих направлениях уже мчались машины. Разбудило его громыхание грузовиков, которые везли на городские рынки продукты. Меджа чувствовал, как дрожит под их тяжестью земля. Время от времени проносились легковые машины, спешившие доставить своих пассажиров в город к началу рабочего дня. Меджа вылез из канавы. Поврежденную ногу свело судорогой. Он попытался вытянуть ее. Жгучая боль резко отдалась в бедре. Свело также пальцы больной руки. Он стиснул зубы, чтобы не закричать. Потом судороги постепенно прошли, рукам и ногам стало теплее, по телу пробежала мелкая дрожь. Теперь он уже мог стоять.

На востоке, где ночью всходила луна, небо начало розоветь. Просыпались в придорожных кустах птицы. До восхода солнца оставалось еще не меньше часа.

Вдали на повороте показался тяжелый грузовик. Слышно было, как водитель с шумом переключил скорость и прибавил газа. Меджа сделал глубокий вдох, шагнул прямо на яркий свет фар и замахал руками. Но грузовик мчался, не замедляя хода и несомненно наехал бы на Меджу, если бы тот не отскочил в сторону. От сознания только что пережитой опасности Меджу бросило в жар. Он покачал головой и вытер потное лицо. Подсесть к кому-нибудь в машину оказалось не так просто, как он думал. Он попробовал идти пешком, по, преодолев с трудом мили две, в изнеможении остановился и сел на траву. Подул свежий ветерок, и он, почувствовав себя бодрее, опять вышел на дорогу. Авось на этот раз повезет. Первая машина проехала мимо, вторая — тоже; третья — это был самосвал — остановилась. Меджа бросился к кабине.

— В город едете? — спросил он шофера.

Шофер долго смотрел на его лохмотья, на худое тело, на измученное лицо; потом выражение любопытства в его глазах погасло, и он, сжимая краешком рта сигарету, сказал:

— Полезай в кузов. Нечего задавать глупые вопросы.

В кабине, кроме водителя, уже сидели двое людей, и Меджа заковылял к борту. Он до того ослабел, что не мог вскарабкаться наверх, и рабочий, сидевший в кузове, перетянул его за больную руку через борт. Не успел он убрать с огромного колеса ногу, как машина резко тронулась с места, и оба они едва не упали.

— Давай сюда, — предложил рабочий и нырнул под брезент у задней стенки шоферской кабины, под самым смотровым окошком. Здесь не дуло и было не так холодно.

Они лежали, задыхаясь и чихая от пыли, а самосвал между тем мчался все быстрее и быстрее. Разговаривать они не могли, даже если бы хотели. Грузовик оглушительно ревел и раскачивался на крутых поворотах, кидая их из стороны в сторону.

Прошло, как им показалось, совсем немного времени, а грузовик уже остановился. Меджа и его спутник думали, что это лишь временная остановка, поэтому оставались под брезентом, но тут они услышали, как двери кабины открылись и снова закрылись и как под ногами вышедших людей заскрипела щебенка. Рабочий высунулся из пыльного, теплого укрытия, осмотрелся вокруг и стал вылезать.