Эйнштейн открыл дверцу, высунулся наружу и предупредил водителя:

– Пока просто постоим.

Вернулся в салон и сообщил уже мне:

– Разговор важный, закончить надо.

– Заканчивайте, – не стал я возражать.

– Я обыскал тебя, пока ты был беспомощен. Нашел записку и прочитал. Угрызений совести по этому поводу не испытываю. Сейчас нам не до щепетильности и не до хороших манер. Когда стоит вопрос о существовании целого вида, когда начинается война, условности уходят в тыл. А вопрос стоит именно таким образом – сохранитесь ли вы, младенцы Зоны, или вас истребят. И чем скорее ты поймешь, кто ты сам такой и на чьей стороне, тем легче тебе будет выжить.

– Я на стороне своих родителей.

– А все взаимосвязано, не обольщайся. Вот ты знаешь, что ваш дом обыскали?

– Полиция, – пожал я плечами. – Папу подставили.

– Нет-нет, во второй раз! ПОСЛЕ официального обыска. Ровно в то время, когда тахорг резвился на «игровой площадке». Я послал человека следить за вашим коттеджем… Это была не полиция, Питер, а искали они, конечно, гипотетическую «мочалку». И в дом вашей «старейшины», милейшей вашей бабушки, тоже проникли, как только она понесла в следственный изолятор передачу для Макса.

Тоска набирала обороты. Вряд ли Эйнштейн врал, это было совсем на него не похоже. Да и смысла врать так мелко я не видел после всего сказанного.

– Люди Носорога? – спросил я его.

– Нет, другие. Зачем Носорогу «мочалка», если у них есть «Джек-попрыгунчик»?

– Если «попрыгунчик» это артефакт, то его у Носорога украли. А сам он, между прочим, в городе.

– Носорог в городе, потому что ищет свою дочь.

– Натали.

– Да, девочку с украденным артефактом. Но сейчас ему нет дела до твоего отца, во всяком случае – временно.

– У него жену убили!

– Но не Макс же. Поверь на слово, Носорог умный парень, на туфту не ведется.

– Короче, по-вашему, кто-то ищет «мочалку». У нас в кладовках.

– Совершенно верно.

– Я польщен. И кто же?

– Круг соискателей невелик, мы обязательно выясним, кто конкретно в игре. Другое важно, Питер. Повторный обыск ваших жилищ означает, что кто-то, кроме меня, знает содержание записки от Макса, но при этом не знает, что зашифровано под словом «кладовка». Из чего следует, что Макс пока не «раскололся» и не выложил все свои секреты. Возможно, за него плотно не взялись, хотя надежды на это мало. Возникает вопрос: кто мог знать содержание записки, кроме тебя?

– Только двое, бабушка и Крюк. Крюк – это Вацлав, сын Каролин Новак.

– Кого-то подозреваешь?

Подозрения у меня были, но делиться ими с нынешним Эйнштейном, который оказался вдруг совсем не тем человеком, которого я всю жизнь знал, желания не возникло. И неприязнь свою я также не собирался скрывать.

– Никого.

Он усмехнулся:

– Ну и хорошо. Верить близким людям – преимущество молодости. Уверен, Зона нас с тобой сблизит. Я понимаю, сейчас ты не скажешь мне, что такое «кладовка». Это твой выбор, и упирается он в доверие ко мне… – Эйнштейн заговорил резко, отрывисто, будто гавкал, и я увидел наконец, как сильно он нервничает.

И я вдруг догадался, что в течение всего нашего разговора он пребывал в страшном напряжении, которому не мог позволить проявиться, что на самом деле он… боится! Чего? Или кого?

– Я не настаиваю, чтоб ты выдавал мне семейные секреты, – рубил Эйнштейн. – Шел поперек отца. Потому и пойдем мы сначала в Сити, а не в вашу с Максом «кладовку», хотя, если по уму, надо бы немедленно, не теряя ни минуты, мчаться и изымать «мочалку». Пока не попала в чужие руки. Понимаю, ты мне пока не доверяешь. Зона должна все расставить по местам, в том числе в твоей голове…

– На Зону вся надежда, – произнес я иронически.

Он сморгнул и замолчал. Он словно проснулся.

– Придумали мне тут какой-то выбор, – продолжал я. – Типа «сказать или не сказать, вот в чем вопрос». Поинтересовались бы для начала, понимаю ли я, что такое «кладовка»? Не понимаю, босс! Хрен его знает, что папа имел в виду! Не в доверии дело.

– А меня радует твой сарказм, – сказал Эйнштейн, зашевелился, задвигался, сполз на пол и начал шарить по своим запасам. – Ты чего-то не понимаешь? Непременно поймешь… Так, взял ли я картриджи… Маркеры на месте, а картриджи?.. Сарказм, дружок, это важный показатель мозговой активности, и похоже, ты снова в форме. Так, где наши пропуска… – Он поднял на меня взгляд и кинул мне пустой рюкзак. – Ты, кажется, рвался спасать маму с папой? Тогда собирайся! Тебе еще спецкостюм себе подбирать. На Зону вся надежда, ты абсолютно прав.

Эх, знать бы, как оно потом обернется, не грубил бы я ему настолько дешево и бессмысленно. Оно, конечно, издержки поганой ситуации, от которой я пытался защититься, но… Если б не воображал я себя крутым взрослым игроком, будучи молодым дурнем, может, и пробил бы узкую тропинку к правде – уже тогда, в салоне сталкерской тачки. И, может, удалось бы нам избежать катастрофы, проросшей сквозь ненужные тайны и осторожные недомолвки.

Однако Эйнштейн тоже хорош – нагнал драматизма на пустой сцене. Вместо того чтобы попросту и без затей объяснить пятнадцатилетнему щенку что к чему. Мы оба хороши – потанцевали друг вокруг друга, как два соперничающих павиана, сверкая красными задницами… Хотя нет, нет и нет – никаких обезьян!

Он-то человек. В отличие от меня.

Мне показалось, простоял я очень долго. Жизнь миновала, еще одна, и снова – по кругу… На самом деле меньше секунды прошло, просто время для меня вдруг растянулась, что твой бабл-гам.

Потом мне рассказали, каким я был в тот момент. Какое у меня лицо сделалось. Собственно, Эйнштейн и рассказал, больше-то рядом никого не было. Он даже испугался, решил, что я с ходу, не пройдя и метра, вляпался в психофиксатор, шибанувший мне по мозгам.

Граница Зоны.

Черта, как говорит папа, произнося это слово с особым выражением. С большой буквы – Черта.

Ждал я, конечно, сюрпризов, но всяко не от Черты. Ведь я уже ее преодолевал, я уже входил в Зону не далее как сегодня – на «игровой площадке»! И ничего такого не было… вроде бы… или было? В памяти послушно всплывало ощущение, на которое я тогда не обратил внимания, которое было задавлено страхом за маму. Зона будто толкнулась мне в лицо – поздоровалась, а я и не заметил… Заметил сейчас.

Попробуй не заметь! Даже, прошу прощения, в штанах стало тесно, образованные люди называют это эрекцией. Наркоманский «приход», внезапный кайф, что это – ирония, издевка? Или поцелуй? Честно сказать, я чуть не заплакал, когда все кончилось. Так хорошо было…

Поцелуй Зоны.

А что? Многие испытывают необычные ощущения, пересекая границу между человеческим и нечеловеческим мирами (многие, к слову, не испытывают ровным счетом ничего), и ощущения эти практически всегда неприятные. Иногда пугающие. У кого дрожь и трясучка, кого жар пробирает, кого холод. Не любит Зона гостей. Но должен же быть хоть кто-то, кому она рада? Почему бы не мне?

Насчет радости, которую ко мне здесь испытывают, – шутка. Нервы, ребята, нервы…

Линия, где начинается запретная территория, прочерчена Зоной с истинной любовью к геометрии и отлично видна в любом месте Периметра. Восточный КПП не исключение. Сквозь тектонические трещины повсюду в асфальте пробивалась трава, но если по нашу сторону это были нормальные живые сорняки, то по другую – бурая поросль, жестяная на вид, явно без фотосинтеза. Очередные уродцы-мутанты. Вдобавок черная колючка добавляла мрачности в эту линию терминала. Колючка, кстати, долгие десятилетия пыталась выжить из Зоны земную растительность, но так и не справилась. Какого происхождения были эти угольно-черные кусты, похожие на проволоку, неизвестно, скорее всего неземного, но кто знает, может, тоже что-то мутировало?

В Зоне мутирует все без исключения – и растения, и животные, и люди, и законы природы.