Сейчас памятник этот установлен на большой центральной площади города. Под мраморной плитой покоятся останки скульптора, на ней высечено:

В то время я работал в отделе восточных ковров Уинтенского торгового дома. Однажды, когда все продавцы были заняты, меня попросили принять одного из покупателей. Он выбрал несколько дорогих ковров и, подавая мне свою визитную карточку, сказал:

— Моя жена разбирается в коврах лучше меня. Завтра она зайдет к вам. Будьте добры показать ей ковры, отложенные мною. То, что она выберет, пошлите домой. Чек получите в конце месяца.

— Хорошо, сэр, — ответил я.

Посетитель записал мою фамилию и ушел. На его визитной карточке стояло имя мистера Уолдорфа Шилда, известного торговца страусовыми перьями.

Миссис Шилд, подумал я, видно, из тех женщин, которые воображают, что знают толк в коврах только потому, что побывали на Востоке.

На следующее утро в магазин вошла молодая женщина.

Один из продавцов поздоровался с ней и предложил сесть. Женщина слегка кивнула головой в ответ на приветствие и, достав из сумочки бумажку, протянула ему.

Продавец подозвал меня.

— Доброе утро, — сказала женщина.

— Доброе утро, — ответил я.

— Я миссис Шилд.

— Очень приятно, миссис, пойдемте я покажу вам ковры.

Миссис Шилд была высокой, стройной женщиной со смуглым лицом и иссиня-черными глазами, странно блестевшими, словно в них притаилась утренняя звезда. Она грустно улыбалась и была похожа на лилию, цветущую в ночи.

Я стал показывать ковры, отобранные ее мужем. Миссис Шилд говорила по-английски очень правильно, но с явным акцентом.

— Мой муж уверен, что я лучше разбираюсь в коврах, поэтому послал меня сюда. Правда, я с Востока, но ничего не смыслю в них. Надеюсь, вы поможете мне не осрамиться перед мужем.

— В таком случае, миссис, позвольте убрать эти ковры. Мы подберем с вами такие, за которые вам не придется краснеть.

— Буду признательна, — ответила она.

Я не ошибусь, если скажу, что миссис Шилд смотрела больше на меня, чем на разостланные перед ней ковры.

Я выбрал для нее саруг из мягкой шерсти с коралловыми цветами на голубом фоне.

— Сколько он стоит? — спросила она.

— Дорого, миссис, триста долларов. Но поскольку ваш муж ассигновал не более двухсот долларов, я оформлю это так, будто вы купили его с торгов прошлой недели.

— А сколько в таком случае он будет стоить? — заинтересовалась она.

— Со скидкой 180 долларов.

Миссис Шилд поблагодарила меня взглядом.

— Пожалуйста, отошлите этот ковер ко мне домой, я сейчас же оплачу его стоимость.

— Не беспокойтесь, сударыня, мистер Шилд обещал прислать чек в конце месяца.

— Нет, нет, я заплачу сейчас, у меня при себе есть такая сумма.

Она передала мне деньги, которые я отправил в кассу.

— Вы можете прислать ковер сегодня? — спросила она.

— Он будет доставлен вам на дом до вашего возвращения.

…Во мне заговорило любопытство; ведь я тоже с Востока, и мне захотелось узнать, откуда именно она.

— Простите, миссис, — осмелился я, — вы родом из какой части Востока?

— Из Аравии.

— Из Аравии?!

— Да, я арабка, — с печальным вздохом ответила миссис Шилд.

В этом вздохе я уловил глубокую скорбь. Меня поразила грусть ее черных глаз, под сводом тонких темных бровей.

— Вы тоже с Востока? — спросила миссис Шилд.

— Да, миссис, я из Турции.

Она, сочувственно посмотрев на меня, произнесла:

— Салам!..

— Салам!..

Ее приветствие согрело мою душу, как солнечный луч.

— Давно вы в Америке?

— Уже восемь лет.

— Вам нравится здесь?

— Как может нравиться эта страна? — воскликнула женщина, направляясь к лифту, дверь которого в этот момент открылась.

Она выделялась среди американок, стоявших в лифте, как выделяется роза среди других цветов.

Несколько дней спустя миссис Шилд опять появилась и нашей конторе.

Я сразу поспешил ей навстречу.

— Я пришла не за ковром, — сказала миссис Шилд, — я пришла увидеться с вами.

— Я хотел было позвонить вам, миссис, и пригласить на чашку турецкого кофе, но, честно говоря, не посмел.

— Есть тут поблизости кафе? — спросила миссис Шилд.

— Да, недалеко отсюда.

— Пойдемте, пожалуйста, — по-детски радостно предложила она.

Мы направились в кафе-ресторан «Константинополь», где подавали лучший турецкий кофе.

Там миссис Шилд рассказала о себе.

Ее муж, торговец страусовыми перьями, часто ездил на Восток — в Аравию, Афганистан, Египет и даже в Индию за товарами. Когда мистер Шилд впервые увидел ее, она была бесприютной бедной сиротой. Мистеру Шилду она понравилась, и он предложил ей выйти за него замуж и уехать в Америку.

— Я приняла предложение — это был выход из ужасной нищеты. И вот, я жена мистера Шилда, — закончила она.

— Но вы, должно быть, счастливы, миссис, — сказал я, — после стольких горестей и лишений — полное благополучие, богатство.

— О, не говорите, пожалуйста, о богатстве, — прервала меня она, — я так скучаю по Аравии, по нашим арабским скакунам, пальмам, по родному языку…

В ее печальных глазах я почувствовал затаенный жар аравийской пустыни.

— Там меня звали Эльхеме Бинт-эль-Талиб[35]. Теперь я миссис Шилд. Прошло столько лет, а я все еще не могу привыкнуть к своему новому имени. Мистер Шилд действительно любит меня и старается изо всех сил превратить Нью-Йорк для меня в рай. Но все его старания напрасны.

Я смотрел на миссис Шилд, и она мне напоминала одинокую пальму среди сыпучих песков или луч солнца, затерявшийся в облаках, — такая грусть чувствовалась в каждом ее слово, в каждом жесте.

— У меня одно заветное желание — раз, хотя бы один раз пробежаться босиком по жгучему песку и, увидев пальму, броситься в ее тень.

— Позвольте мне называть вас Бинт-эль-Талиб, — попросил я.

— Да, пожалуйста, я столько лет не слышала этого имени.

— Бинт-эль-Талиб, почему вы не попросите мистера Шилда отпустить вас на несколько месяцев в Аравию?

— Он боится, что я не вернусь больше. Нет, мне не видать уже ни пальм, ни горячих песков.

Я понял, что она, подобно редкостному южному растению, мерзнет и чахнет под холодными северными бурями.

Официант с подчеркнутой восточной любезностью подал нам две чашки кофе и удалился. Дочь Талиба грациозно протянула руку и взяла апельсинового цвета финджан[36]. На ее смуглом пальце сверкнул большой бриллиант. Заметив мой взгляд, остановившийся на драгоценном камне, женщина тихо произнесла:

— Поверьте, я отдала бы этот бриллиант за одну аравийскую песчинку.

Нельзя было не поверить в искренность ее слов.

— Бинт-эль-Талиб, вы похожи на финикийскую пальму, увезенную на север, — сказал я, — и напрасно мистер Шилд думает, что сумеет сохранить ее свежей и зеленой в этой стране цемента и бетона.

По щекам дочери Талиба покатились крупные слезы, сверкнувшие ярче, чем бриллиант, горевший на ее пальце.

— Я ненавижу автомобили, — сквозь слезы произнесла она, — мне бы так хотелось иметь арабского коня, я обняла бы его за шею и целовала…

В каждом ее слове слышалась острая тоска по родине.

Я вдруг вспомнил:

— На нью-йоркский ипподром привезли скакунов из Аравии, вы не хотели бы пойти на скачки со мной на этой неделе?

— С удовольствием, но при условии, что муж ничего не будет знать об этом. Он считает, что миссис Шилд не подобает посещать подобные зрелища.