Урожай с полей собирали обильный, столь обильный, что его хватало и жителям, и разбойникам, и даже нищим, которые каждую зиму толпами стекались в город из окрестностей.

Время постепенно разрушило стены крепости, и некогда грозная твердыня превратилась в руины. Теперь здесь базар, и в огромных казематах хранятся не копья, луки и кольчуги, а переливающиеся всеми цветами радуги абрикосы, персики, гранаты и виноград.

С годами разбойников стало меньше, наконец они и вовсе исчезли.

Куда они ушли? Что с ними сталось? Это тайна, и ее никто никогда не узнает.

Поговаривали, однако, что жители города, которые выделялись своими жидкими бородками, смуглыми лицами и тонким гибким станом, явно люди пришлые, а может, и бывшие разбойники. Наводили на эту же мысль их постоянно взъерошенные волосы и налитые кровью черные глаза. И, наконец, разговаривали они на местном наречии не очень бойко, коверкая слова на какой-то свой, особый лад. Их заворожила, приковала к себе непостижимой силой земля. Они остались здесь и вкусили наивысшее счастье в жизни — собственным трудом добывать себе хлеб.

Разбойников не стало, но по вечерам жители города все еще по-прежнему поднимались на гору, хотя и с трудом расставались с долиной.

Так длилось недолго. Вскоре люди чаще стали задумываться над тем, что жизни их больше не грозит опасность, следовательно, и незачем каждый день подниматься в гору и оставлять без присмотра цветники и фруктовые сады.

И вот лет сто назад у подножья горы был выстроен первый дом из белого камня. За ним без промедления — второй, третий, четвертый, пятый… — и все из того же белого камня.

Не легко было строить эти дома. Чего стоила одна перевозка камня. Не хватало людей, не хватало рабочего скота. Да и нельзя было всем заниматься этим делом, — кто бы возделывал тогда поля, кто бы собирал урожай?

После проливных весенних дождей и половодья в расщелинах долины скапливалась вода.

А потом под палящими лучами солнца, того солнца, что наполняет сладостью фрукты и красит в алый цвет розу, вода быстро испарялась и на дне водоемов оставался осадок — глина благороднейшей расцветки. Обезвоженная, она трескалась и расслаивалась толстыми пластами.

И вот один из жителей долины — сын каменотеса Давида, молодой Андреас — задумал делать из этой глины кирпичи.

На эту мысль натолкнули его развалины кирпичных домов, остатки древних городов и сел, сохранившиеся в долине.

— Сын мой, — сказал ему как-то каменотес Давид. — Мне жаль тебя. Ты зря стараешься… Ничего у тебя не выйдет. Глина не выдержит страшного удара молнии. Тут нужен камень.

— Нет, отец, — возразил ему Андреас, — молния пройдет сквозь кирпичную кладку и исчезнет в толще земли. А ударив в камень, она раздробит его на мелкие куски. Камень менее надежен, чем глина.

Доводы Андреаса не убедили старика, но и старик не сумел заставить сына отказаться от его замысла. Андреас, взрослый усатый мужчина, был уже и сам отцом двух детей.

По руслам горных потоков Андреас вырыл глубокие ямы и укрепил их стены. Когда хлынули ливни, ямы быстро наполнились водой. Летом вода испарилась, и на дне водоемов осталась глина того же благороднейшего цвета.

Из четырех тонких, шириною в два пальца, дощечек Андреас сделал квадратную раму и заполнил ее сырой глиной. Так был изготовлен первый кирпич.

В то же лето из необожженных кирпичей были выстроены в долине десятки домов, а к следующей весне Андреас воздвиг свою первую, круглую, в два человеческих роста, гончарную печь для обжига. Теперь, после просушки, кирпичи обжигались в течение нескольких часов, потом охлаждались всю ночь, а наутро, подрумяненные и затвердевшие, их складывали на самом солнцепеке.

Возводить стены из кирпичей было гораздо легче и дешевле, чем из камня. И дома стали расти, как грибы.

Первое время Андреасу помогала жена, но спрос на кирпичи рос, и поспевать за ним было невозможно. Да и жене Андреаса становилось трудно — на руках четверо детей, а в скором времени ожидался пятый. Пришлось нанимать работников за поденную плату и харчи.

Большинство жителей города переселились к тому времени с горы в долину. Воздух здесь был мягкий, целительный. У подножья горы били студеные ключи, которые поили окрестные поля. Даже дети работали теперь в садах и огородах, под густыми кронами деревьев.

Сначала дома крыли тростником, на который насыпали землю, и в дождливое время вода часто просачивалась в жилища. Потом Андреас стал изготовлять гнутую черепицу, а так как жители не верили, что она выдержит ливневые потоки, он покрыл ею сначала свой собственный дом. Кровля выдержала испытание, и в следующем году черепица была распродана так же быстро, как и хлеб.

Возвышаясь над гущей садов, красные черепичные крыши казались букетами роз в обрамлении зеленых листьев.

Черепицу Андреас изготовлял простейшим способом. Он запрессовывал сырую глину между двумя формами, выпуклой и вогнутой. Потом сушил ее и обжигал в гончарной печи.

Старый город опустел. Да и что было людям делать на крутой горе? Тем более зимой, которая в этих краях особенно сурова. Тяжелыми свинцовыми тучами нависало небо над городом, стужу сменяла пурга, и люди на долгие месяцы оказывались отрезанными от всего мира. Да и весной на горе было не сладко, когда гремел гром и молнии рассекали каменные стены домов, словно клинком.

Новый город рос, процветало и дело Андреаса.

Он открыл первую на весь край гончарную мастерскую. Это было узкое, длинное помещение с низким потолком и маленькими окошечками, напоминавшее трюм корабля.

Жители долины не были замкнутыми людьми. Они стали оживленно торговать с соседями, к ним потянулись люди из других городов и сел.

В былые времена весь урожай полей подымали на гору и выставляли для продажи в старой крепости. Теперь же щедрые дары земли украшали просторную базарную площадь нового города. А крепость, словно гнездо умершего коршуна, опустела и обветшала, тогда как город у ее подножья цвел и богател.

По берегам древней реки, купаясь в лучах благодатного южного солнца, тянулись к городу караваны верблюдов. Они привозили в город весь цвет и сладость юга и, получив в обмен богатства долины, отправлялись обратно. Веселый перезвон бубенцов умолкал лишь поздней осенью, с тем чтобы весной снова зазвучать.

Андреас видел, какие плоды дает начатое им дело, как разрастается и ширится город.

Вслед за кирпичом и черепицей он взялся за изготовление труб для водопровода, который подвел к городу от подножия горы. Стал он делать и посуду: кувшины, кринки, тазы, огромные чаны для хранения воды и вина.

Неграмотный, никогда и нигде не обучавшийся лепке, гончар придавал своим сосудам простую форму, которую подсказывало ему собственное воображение.

Для этой цели он установил в мастерской гончарные станки, и двое из четырех его сыновей — Иеремия и Григор — уже работали на них.

Андреас обучал сыновей тайнам гончарного ремесла.

— Иеремия, сын мой! — говорил он часто. — Глина, особенно эта глина, лучший материал на свете. Ей можно придать любую форму.

И, с благоговением внимая словам своего отца и учителя, Иеремия, Григор, а позже и их младшие братья, старательно трудились в гончарной.

Здесь всегда было прохладно. Гончарные круги вращались, а на них, подобно нашей матери-земле, вращалась сырая, душистая глина, постепенно приобретая нужные очертания. Взглянув на грубую, бесформенную массу, никто не мог догадаться, какой вид примет она в результате обработки. Но вот ноги гончара приводили круг в движение, и масса превращалась в шар. Потом шар раздувался, как чрево беременной женщины, от него отходила длинная, словно у лебедя, шея, а когда конец шеи обрезали острой палочкой, с гончарного круга сходил сосуд с длинным, узким горлышком.

Вино из таких сосудов лилось особенно весело, журча, как весенний ручеек. Изготовлял Андреас и красные глиняные чаши, из которых жители долины с особым удовольствием пили вино, пахту и воду. Делал он и легкие красные кувшины для воды. Их вешали в тени деревьев, и вода в них сохранялась такой холодной, что, когда прикладывались губами к их горлышкам, зубы во рту начинали ныть.