День тридцать первый
Проснувшись, я увидел в долине цыганский табор и заметил по царящему в нём оживлению, что цыгане собираются отправляться в путь и вновь начать свои странствия. Я поспешил присоединиться к ним. Я наивно полагал, что меня будут много расспрашивать после моего отсутствия в течение двух ночей, но никто ко мне не обратился, настолько каждого занимали приготовления к походу.
Как только все мы оседлали коней, каббалист сказал:
— На этот раз могу вас заверить, что сегодня мы послушаем рассказ вечного странника Агасфера столько, сколько пожелаем. Я не утратил ещё своей власти над ним, как воображает этот наглец. Он уже был неподалеку от Таруданта, когда я заставил его возвратиться. Он недоволен и старается идти как можно медленней, но у меня есть возможность ускорить его шаги.
Сказав это, он извлек из кармана какую-то книжку и начал произносить некие варварские формулы. Вскоре на вершине горы мы заметили старого бродягу.
— Видите его, — крикнул Узеда. — Негодяй! Ленивец! Вот увидите, как я его встречу!
Ревекка вступилась за провинившегося, и брат как будто поостыл немного, однако, когда Агасфер подошел к нам, Узеда не смог сдержаться и стал осыпать его яростными упреками на языке, непонятном для меня. Затем он приказал ему идти рядом с моим конем и продолжать рассказ о своих приключениях с того места, на котором он остановился.
Несчастный странник ничего не ответил на это и повел такую речь:
Продолжение истории вечного странника Агасфера
Я говорил вам, что в Иерусалиме возникла секта иродиан, которая считала, что Ирод — мессия; кроме того, я обещал вам объяснить значение, которое евреи придавали этому слову. Итак, скажу вам, что «мессия» по-древнееврейски значит «умащенный, помазанный елеем», «Христос» же — греческий перевод того же имени. Иаков,[192] проснувшись после знаменитого сна, пролил елей на камень, на котором покоилась его голова, и назвал это место Вефиль,[193] что означает Дом Господень. Вы можете убедиться, читая в «Санхуниатоне»,[194] что Уранос изобрел вефили или оживленные камни. Тогда верили, что дух божий сразу же наполняет все, что было освящено помазанием.
Начали умащать царей, и слово «мессия» стало синонимом царя. Когда Давид говорит о мессии, он подразумевает самого себя, в чем можно убедиться из второго его псалма. Так как, однако, иудейское царство — разделенное,[195] а затем занятое чужеземцами — сделалось игрушкой соседних держав, особенно же когда народ был обращен в рабство, пророки изо всех сил начали его утешать,[196] говоря, что настанет день, когда явится царь из колена Давидова. Он обуздает гордыню Вавилона и, торжествуя, выведет евреев из рабства. Великолепнейшие здания с легкостью воздвигались во вдохновенных предсказаниях пророков, поэтому они не преминули так застроить грядущий Иерусалим, чтобы он был достоин принять в своих стенах могущественного царя; воздвигнуть в нём такой храм, в котором было бы всё, что только могло бы поднять в глазах народа уважение к вере. Евреи, хотя и не придавали словам пророков большого значения, однако с удовольствием слушали их. И в самом деле, невозможно требовать, чтобы евреи горячо принимали к сердцу события, которые должны были наступить только в дни праправнуков их внуков.
Кажется, что под эгидой македонцев[197] почти совершенно забыли о пророках, именно поэтому ни в одном из Маккавеев не видели мессию, хотя они освободили страну от чужеземного владычества. Также ни об одном из их потомков, которые носили царский титул, не говорилось, что его предвещали пророки.
Иначе, однако, обстояло дело в царствование старого Ирода. Царедворцы этого владыки, исчерпав в течение сорока лет все способы лести, услаждавшей его существование, внушили ему, наконец, что он-то и есть мессия, предвозвещенный пророками. Ирод, безразличный ко всему, за исключением власти, которой он с каждым днем всё более жаждал, признал это высказывание единственным средством убедиться, кто из его подданных ему истинно верен.
Друзья его создали секту иродиан, предводителем коей был мошенник Седекия, младший брат моей бабки. Вы понимаете, что ни мой дед, ни Деллий и не мечтали уже переселиться в Иерусалим. Они велели выковать маленький ларец из бронзы и заперли в нём контракт на продажу дома Гиллеля, а также долговую расписку его на три тысячи дариков вместе с документом о передаче прав, которые Деллий отказал в пользу отца моего, Мардохея. Наконец, приложили печати и решили больше не думать об этом, пока обстоятельства не примут более благоприятного оборота.
Ирод скончался, и Иудея сделалась ареной плачевнейших раздоров. Тридцать предводителей партий повелели умастить себя и провозгласить мессиями. Несколько лет спустя Мардохей взял в жены дочь одного из соседей, и я, единственный плод их брака, явился на свет в последнем году царствования Августа. Дед мой хотел обрезать меня сам и приказал приготовить великолепный пир, но, привыкший к уединению и обремененный годами, он после всех этих хлопот опасно занемог, и недуг в несколько недель свел его в могилу. Он испустил дух в объятьях Деллия, поручив ему, чтобы тот старался сохранить для нас бронзовый ларец и не допустил, чтобы негодяй спокойно пожинал плоды своей подлости. Моя мать, у которой были неудачные роды, только на несколько месяцев пережила своего тестя.
В те времена у евреев был обычай брать греческие или персидские имена. Меня назвали Агасфером. Именно под этим именем в 1603 году в Любеке я познакомился с Антонием Кольтерусом, как можно в этом убедиться из писаний Дудулеуса; это же имя я носил также и в 1710 году в Кембридже, как это доказывают творения ученого Тензелиуса.
— Сеньор Агасфер, — сказал Веласкес, — упоминание о тебе имеется также в «Театрум Эуропеум».[198]
— Весьма возможно, — отвечал Агасфер, — ибо я почти везде известен с тех пор, как каббалистам пришла идея вызывать меня из глубин Африки.
Тогда я вмешался в разговор и спросил Агасфера, почему ему особенно пришлись по душе эти пустынные края.
— Потому что я не встречаю в них людей, — ответил он, — если же порой встречаю заблудившегося странника или какую-нибудь кафрскую семью, тогда, зная логово львицы, кормящей своих детенышей, я привожу заблудившихся к ней на растерзание и с наслаждением гляжу, как она пожирает их на моих глазах.
— Сеньор Агасфер, — прервал его Веласкес, — ты кажешься мне человеком недостойного образа мыслей.
— Я предупреждал вас, — молвил каббалист, — что это — величайший на свете негодяй.
— Если бы ты, так же как я, прожил восемнадцать веков, — возразил бродяга, — то, конечно, был бы не лучше меня.
— Я надеюсь жить дольше и гораздо пристойней, — прервал каббалист. — Но оставь эти грубости и рассказывай дальше о своих приключениях.
Агасфер не возразил на это ни слова и продолжал свой рассказ.
Старый Деллий остался с моим отцом, на которого сразу свалилось столько забот. Они по-прежнему жили вместе в своём убежище, когда Седекия, лишившийся из-за смерти Ирода поддержки, в тревоге разузнавал о нас. Боязнь, что мы приедем в Иерусалим, постоянно его терзала. Он решил поэтому пожертвовать нами ради собственного спокойствия, и все, казалось, благоприятствовало его намерениям, ибо Деллий ослеп, отец же мой, будучи к нему искренне привязан, уединился более, чем когда-либо прежде. Так прошло шесть лет.
Однажды нам сообщили, что какие-то евреи из Иерусалима купили соседний дом и что там поселились люди, которые выглядят, как убийцы. Мой отец, по своей натуре любящий одиночество, воспользовался этим обстоятельством и вовсе перестал выходить из дому.