Подпольщики продолжали расширять сеть, усилили диверсионную деятельность, строили даже планы военного захвата города и уничтожения немецкого гарнизона и местной полиции.

Сознание, что дела идут успешно, что немцы и полицаи все время остаются в дураках, постепенно ослабляло и без того невысокую бдительность руководства группы.

Однажды Николай Корж, устроившийся по заданию командования отряда в городскую управу (он добывал для партизан паспорта и необходимые справки), пришел на службу со свежими номерами газеты «Правда». Вскоре ему понадобилось выйти за табаком, и он вышел, забыв газеты во внутреннем кармана пальто.

[156]

Возвратись, Корж обнаружил, что молоденькие сотрудницы управы, до того относившиеся к нему презрительно, плачут и восторженно глядят в его сторону. Оказалось, они пошарили по карманам немецкого прислужника и дезертира, каким считали Коржа, и внезапно обнаружили советские газеты!

— Теперь мы знаем, кто вы на самом деле! Простите за прошлые подозрения! — всхлипывали девушки.

Корж отругал их за самовольство, взял слово молчать и успокоился.

Девушки на Коржа не донесли, больше того, они же предупредили его в день ареста Горева, что гестаповцы приходили и в управу, искали паспортиста, но факт оставался фактом: Николай Корж допустил непростительный промах.

Сотрудницы управы из самых лучших побуждений могли рассказать о Николае родным и подругам, те — своим родным и своим подругам, и слух о подпольщике, обрастая, подобно снежному кому, подробностями, рано или поздно докатился бы до ушей тех, кому не следовало об этом знать...

О том, как хранил Горев листовки и взрывчатку, уже известно.

Узнав все это, мы в штабе отряда пришли к выводу: группа Горева не могла не провалиться.

В самом деле, почти все члены подполья знали друг друга в лицо и по фамилиям, почти все знали руководителей и в случае необходимости сами отправлялись к Гореву, Коржу или Гарбузу посоветоваться.

Горев, вынужденный для маскировки своей деятельности работать в немецком учреждении, никак не ограничивал личные связи и свои функции.

У него просто не хватало времени для того, чтобы обстоятельно продумывать каждый шаг группы, каждую акцию. Он не столько руководил работой, сколько сам занимался и разведкой и диверсиями.

Участие в агитационной работе среди военнопленных было, пожалуй, наиболее безрассудным шагом. Как руководители группы, Гарбуз и Корж не должны были лично встречаться с пленными, называть им фамилию Горева, знакомить с ним.

И дело не только в том, что среди пленных мог найтись предатель. Установив за ними слежку, гестапо сразу

[157]

же вышло бы не просто на связных подполья, а на его центр.

Ошибкой было и то, что подпольщики привлекали в свою среду главным образом близких и родных руководителей группы. В случае ареста одного из них были бы механически арестованы и многие другие, просто как родственники заподозренных.

К сожалению, о неправильном построении подполья в Житковичах мы узнали слишком поздно.

Кроме того, мы не учли, что с прибытием в район нашего действия мощного соединения С. А. Ковпака оккупанты, конечно же, будут не только укреплять оборону населенных пунктов, но и усилят работу контрразведки.

Группа Горева в последнее время, подчиняясь требованиям штаба отряда, стала действовать более скрытно, однако контрразведка могла, конечно, засечь частые встречи подпольщиков, даже не зная ничего определенного об их истинной работе, и все равно провела бы аресты.

Мы пришли к выводу, что самым правильным было бы в сложившейся ситуации немедленно вывести группу Горева в лес, а в Житковичах найти других, менее приметных людей.

Из этих новых людей надо было создать не одну большую группу подпольщиков, а несколько мелких групп, не связанных между собой. Такая структура отвечала бы самым строгим требованиям конспирации. Только в этом случае подполье в Житковичах функционировало бы нормально и было гарантировано от провалов.

Судьба группы инженера Горева стала для нас тяжелым уроком.

Но он не прошел даром. 

Декабрь стоял морозный, снежный. Леса запахнулись в сугробы, как в белые полушубки.

12-го числа радист, дежуривший у приемника, выскочил из землянки с криком:

— Наши под Сталинградом наступают!

Все, кто оказались на центральной базе, бросив дела, бежали к радиоузлу.

[158]

Радист, как был, в одной гимнастерке, не замечая стужи, вслух читал записанную им сводку информбюро об окружении и разгроме отборной армии Паулюса, о громадном числе убитых, раненых и взятых в плен фашистских вояк, о колоссальном количестве захваченной нашими войсками техники, о том, что наступление продолжает развиваться успешно.

Люди обнимались, кричали «ура». По обветренным лицам текли слезы радости.

— Товарищ капитан, товарищ капитан, началось! А? Началось! Это почище, чем под Москвой!

У меня тоже комок подступал к горлу.

Все лето, всю осень мы страдали молча, слушая о прорыве бронированных полчищ фашистов к Волге и Кавказу.

Невыносимо было услышать, что и моя родная станица Тацинская, где жили старики родители, осталась в глубоком тылу у захватчиков.

Я же своими глазами видел, как расправляются фашисты с семьями советских командиров...

А гитлеровцы все наступали. Бросали в бой новые и новые дивизии. И наконец вышли к Сталинграду, к легендарному Царицыну.

Да что же это?! Неужели их не сломят, не раздавят, не сотрут?! Неужели пустят за Волгу?!

И вот — не пустили! Сломили, раздавили, стирают в пыль и прах! Вот! Наступил наконец тот праздник, которого ждали все от мала до велика!

Сообщение о победе под Сталинградом было тотчас передано на все заставы, во все партизанские деревни, доставлено разведчикам в Микашевичи и Житковичи.

А на следующий день об этом знали и в Барановичах, и в тех селах, через которые проходили отряды Бринского и Каплуна.

Скоро не осталось в наших краях ни одного хутора, где люди не слышали бы о крахе замыслов врага, где не понимали бы, что теперь исход войны предрешен.

Советские люди ликовали, а фашисты нервничали и паниковали.

В Барановичах, Житковичах и Микашевичах немцы держали гарнизоны в боевой готовности, окружили города проволочными заграждениями, усилили патрулирование улиц и ведущих в города дорог.

Особенно тряслись оккупанты в Житковичах. Было известно,

[159]

что на окраинах города немцы и полицаи спешно роют окопы, сооружают огневые точки, расставили орудия. На станции тоже поставлены пулеметы и орудия.

Видимо, гауптмана Дринкеля и его холуев бил озноб при мысли, что вышедший к озеру Червонному отряд Ковпака может ударить по городу.

Посланный нами в Житковичи для выяснения обстановки Коля Лавнюкович чуть не попал в лапы гестапо. Мальчик натолкнулся на улице на начальника житковичской полиции Германа. Тот и раньше встречал Колю в городе, знал, что парнишка живет в партизанском районе, но попыток задержать не делал. На этот раз, едва завидев нашего посланца, начальник полиции истерически завопил: «Партизан!»

Счастье Коли, что он был на санях, а Герману мешал точно прицелиться очередной запой: пули мерзавца просвистели мимо, добрая лошадь выручила паренька...

Вскоре мы узнали, что гитлеровцы высаживают войска в Житковичах, Лунинце, Микашевичах и что среди прибывающих фашистских частей есть специальные карательные команды СС.

Видимо, на этот раз готовилась облава, облава большого района, в котором находилась и наша центральная база...

Как я уже писал, немцы начали облавы против партизан еще с осени сорок второго года.

К этому времени партизаны так активизировались, что на железных дорогах Брест — Москва, Брест — Гомель, Брест — Житомир каждую ночь в десятках мест гремели взрывы.