Художник Макс Олин

© Рем С., 2014

© ООО «Издательство „Вече“», 2014

© ООО «Издательский дом „Вече“», 2014

© ООО «Издательство „Вече“», электронная версия, 2014

Сайт издательства www.veche.ru

Население Земли к 2050 году может превысить 9 миллиардов, что приведет к самым неприятным последствиям. Мир изменится до неузнаваемости, а люди вынуждены будут сражаться за пищу.

Перенаселение почти в четыре раза и окончательное обнищание, по мнению специалистов, грозит бедным странам Африки и Южной Азии. Богатые государства, наоборот, увеличат свои доходы, что неминуемо приведет к росту аппетитов. Человечеству в ближайшие 40 лет потребуется столько пищи, сколько было произведено за предыдущие 8 тысяч лет. Но природные ресурсы взаимосвязаны. К примеру, чтобы произвести 500 граммов мяса, требуется примерно 3,5 килограмма зерна. Такая система потребления является расточительной, и специалисты AAАS – Американской ассоциации содействия развитию науки – предлагают немедленно начать финансирование программ, направленных на планирование семьи.

Причем ещё летом прошлого года в другом докладе – Лондонского зоологическиого общества и экологической организации Global Footprint Network, отмечалось, что в последнее время люди стали тратить в два раза больше ресурсов, чем за последние 50 лет. Таким образом, потенциал планеты может быть исчерпан к 2030 году. Если человечество в ближайшие годы не изменит образ жизни…

УТРО. ru,

по материалам конференции АААS.

Как Дмитриев понял из пояснений подслеповатой вахтёрши, расположившейся в стеклянном кубе у центрального входа в университет, необходимая ему кафедра филологии располагалась на втором этаже. Оставалось всего ничего: преодолеть длинный коридор, подняться по лестнице, повернуть налево и, постучав в дверь, встретиться с тем человеком, который, по расчетам Михаила, мог дать ответ на волнующий вопрос. Всего несколько сотен шагов. Но каких трудных!..

Михаил, не дойдя до лестницы с первой попытки, задержался в коридоре, у окна, устало смотревшего на улицу имени товарища Ленина. Лето за окном буйствовало. Нагло и самоуверенно. Воздух пропитался солнцем, а потому сушил горло и носоглотку. По уличному асфальту, подчиняясь даже самому лёгкому дуновению ветерка, вяло перетекала тополиная пуховая масса, озорно поджидая прохожего, который движением ног поднимет её в воздух. Вот уж тогда она наиграется с ним вдоволь – и с носом, и с глазами! Под окном стояла «тойота» с правым рулем, пух в предчувствии игры подвалил к её колесам.

Мишка нервно перевёл дыхание. Смелость и решимость, которыми он был переполнен буквально десять минут назад, вмиг испарились. Ноги стали непослушными, ватными. Губы пересохли. В горле запершило, будто только глотнул того самого противного тополиного пуха. И, самое главное, цель, с которой он так стремился в педагогический университет, неожиданно показалась не столь уж необходимой. Мишке вдруг подумалось, что он вообще напрасно приплёлся в данное заведение. Со своим глупым вопросом. На который наверняка никто не даст ответа.

Михаил потёр широкой ладонью лоб. Мысли снова принялись спорить в голове:

– «Зачем я сюда притащился? Для чего? Узнать истину? Какая может быть истина сорок лет спустя? – Горькая усмешка обветрила губы: ни дать ни взять, Дюма-отец: – Предположим, узнаю. Дальше что? Отца всё равно не вернуть. Оттуда не возвращаются. И с какого рожна, – мысленно выругался Дмитриев, – решил, будто то стихотворение – отцовское? Да, мама до сих пор хранит тетрадь, в которой есть именно это восьмистишие, написаное его рукой. И что с того? Мало ли чьим оно может оказаться… Понравилось – переписал. В то время вся страна поголовно увлекались поэзией: Рождественский, Евтушенко, Ахмадулина, Вознесенский, Пастернак…»

– «Нет, – спорила вторая мысль, – Однако, вспомни, как говорила мама, отец посвятил те строки ей. Лично! А посвятить можно только своё, собственное».

– «И что? – возмутилась первая мысль. – Списал у кого-нибудь, хотел понравиться, выдал за своё – и все дела».

– «Вряд ли, – вторая ворчливо выдвинула контраргумент, – у нас в доме никогда не было ни одного сборника стихов, кроме как по школьной программе. Ни мама, ни отец стихами не увлекались. Это во-первых. Во-вторых, мама говорила, стихотворение отец написал за несколько месяцев до отъезда. То есть до гибели. Так что присваивать себе чужое не имело смысла. Да и в „Амуре“ вряд ли бы напечатали под чужим именем ворованное произведение. Журнал-то делают знатоки…»

Михаил потянулся было к карману, но тут же тихо выругался: надо же было забыть купить курево. И именно в такой момент!

«А при чём здесь сигареты? – тут же проснулась новая мысль. – Ты трус, Мишка. Боишься сделать два десятка шагов вверх по лестнице. И спросить. Только и всего: подняться и спросить. Но за твоим вопросом будет ответ. А вот его-то ты и боишься. Боишься услышать, что тебе скажут там, на кафедре. Подтвердят или наоборот? А что может быть „наоборот“? Хуже-то всё одно не станет. А если станет, то кому? Мне? Матери? Господи, – рука с лёгким стуком легла на деревянный подоконник, – и на кой чёрт они опубликовали это стихотворение?! Так всё было просто, тихо, спокойно… Нет же…»

Вахтёрша безмолвным призраком близоруко уставилась на молодого, по её мнению, человека. Что и подстегнуло Михаила к действию. Он решительно развернулся, размашистым шагом направился к лестнице. Нервно прикушена губа. Рука подрагивает. Как мальчишка, в самом деле.

Дверь, ведущая в «альма-матер» амурской филологии, оказалась деревянной, ещё советских времён, и, по непонятной причине, выкрашенной в бледно-голубой цвет. Впрочем, как и все соседние двери. Мишке, когда он увидел их, отчего-то вспомнился знаменитый лозунг незабвенного Леонида Ильича Брежнева: «Экономика должна быть экономной!» Как будто экономика может быть иной!

Дмитриев огляделся. Да, и коридорчик, объединяющий кафедры с деканатом в одно заведение, представлял собой классический советский реализм. Стена разделена на две части: нижняя покрашена, вверху побелка. Под потолком – некогда популярные матовые плафоны, внутри которых наверняка лампочки Ильича. По центру, между дверями, нашло себе место расписание занятий в виде привинченной лакированной доски, оснащенной стеклянными ячейками. Никакой современной офисности.

Михаил усмехнулся: и чего пристал к людям? А может, им так нравится? Почему должно быть так, как у всех? Модерн, стекло, пластик… Скоро от такой урбанизации некуда будет деться. Всё по струночке и под расчет. Хаяли «совок», а к чему пришли? Да к тому же. В какой город ни приедешь, одинаковые «бутики», «шопы» и близнецы – кабинеты чинуш. И те сами – разодетые в одинаковые костюмы, с идентичными причёсками и в стандартных дорогих авто. Капсовок! Тут, по крайней мере, более отдаёт академичностью и наукой.

Михаил сделал три глубоких вдоха, задержал дыхание, поднял руку и с силой постучал в дверь.

Александр Васильевич Урманский, заведующий кафедрой, с сожалением оторвал взгляд от документов, лежащих перед ним на столе. Стук повторился. Профессор стянул с переносицы очки в тонкой, с позолотой, оправе, бросил тоскливый взгляд в окно: если стучат и не входят, значит, кто-то из родителей нерадивых студентов. Пришли вымаливать зачёт или экзамен. Господи, каждый год одно и то же!

– Входите.

Дверь приоткрылась. В образовавшемся проёме появилась плотная, крепкая фигура мужчины, лет пятидесяти, в серой сорочке в полоску, которая тщетно пыталась спрятать от любопытных взоров довольно солидное брюшко. В левой руке мужчина держал простой полиэтиленовый пакет. Взгляд Урманского поднялся от рубашки и джинсов выше. Тщательно выбритое лицо. Тонкие губы. Нос с горбинкой – видимо, некогда перебит в драке. Или в спорте? Усталый взгляд. Мешки под глазами. Пьёт, что ли? Редкие волосёнки на голове, едва прикрывающие глубокие залысины.