«Что же это такое? — подумала Галя, подождав еще немного. — Ведь он скоро не уйдет».

И этот, как Анка, как все они, сторожит ее в своем детском, школьном кругу.

Вот уже полчаса, как она стоит между штабелями дров в этом узком проходе, где от мертвого дерева тянет холодом, лесом, пустыней. Волосы ее, тонкие и золотистые, превратились от инея в толстые седые нити, ноги, погруженные в снег, ныли от холода, пальцы, державшие ее школьную сумку, окоченели даже в теплых перчатках.

Что она делает тут?

А Ваня все колол и колол толстые поленья легким своим топориком. Не странно ли это, что он, на чьих крыльях хотела она унестись в его мир настоящих героев, сторожит ее в этом тесном плену?

Бывают же такие удивительные вещи!..

Но что же ей все-таки делать? Дров было очень много, а топор был легкий, и Ваня не собирался с ними так скоро покончить. Не может же она, вместо того чтобы погибнуть на поле сражения, совершая какой-нибудь опасный подвиг, достойный ее мечты и желаний, просто-напросто замерзнуть тут, среди этих проклятых дров!

Но, в то же время, как выйти сейчас из своей засады? Что он подумает и что она скажет ему?

Конечно, для иных, обыкновенных девочек, например для Лиды Костюхиной или даже для милой Анки, было бы все равно, что подумает при этом Ваня. Да и для самой Гали, может быть, еще вчера утром, когда она с трудом могла вспомнить его лицо и его имя, это было бы все равно. Но сейчас ей хотелось, чтобы он не подумал о ней ничего плохого и никогда. А ведь кто знает, что он может подумать, если она выйдет к нему из-за дров!

— Ха-ха-ха! — рассмеялась Галя над своим ужасным положением. — Ха-ха-ха! — продолжала она громко смеяться, так как стоять за дровами у нее уже не было никаких сил.

И, еле передвигая замерзшие ноги, она вышла из-за дров и остановилась в глубоком снегу. Бежать было невозможно. И она все продолжала смеяться.

И тут пусть все подумают, было ли ей на самом деле смешно хоть в самой малой степени.

Яркий румянец залил ее лицо, и без того раскрасневшееся на морозе, и лоб, и щеки, и уши. Она не знала, что сказать, если Ваня спросит ее: «Что ты делаешь тут, Галя?»

И так как лучше всего спрашивать первой — эта мудрость была ей давно известна, — то Галя спросила, все продолжая смеяться:

— Что ты делаешь здесь, Ваня? Я уже полчаса как слежу за тобой.

Он ее ни о чем не спросил, и она добавила:

— Это все случайно вышло. Мне пришло в голову погулять немного. Я сегодня свободна от уроков.

Он опустил топор и в удивлении отступил на шаг. Он никак не ожидал увидеть Галю здесь. Речь ее показалась ему такой странной. И он окинул быстрым взором высокие штабеля дров и весь двор, засыпанный снегом, словно для того, чтобы посмотреть, можно ли в самом деле здесь гулять во время уроков.

Но так как он помнил, что Галя не всегда делает то, что делают другие, то спросил ее, чуть покраснев:

— Значит, ты свободна от уроков, если гуляешь тут? Я бы тоже погулял с тобой с удовольствием, походил бы по улицам. Наш город так хорош бывает утром под снегом. Я это часто вспоминал. Я только отнесу дрова Анне Ивановне. Я для нее их колю.

Он был так же смущен, как Галя, и добавил:

— Я тоже совершенно случайно попал сюда, в школу.

— Хорошо, я подожду тебя, — ответила Галя, — и ты можешь сказать Анне Ивановне, что видел меня здесь во время уроков и… даже, что я жду тебя… Можешь и это сказать.

Она не будет его ждать, конечно. Она убежит, как только он взойдет на крыльцо.

— Нет, зачем же я буду говорить Анне Ивановне, если ты этого не хочешь! — сказал он. — Хотя я не вижу в том ничего плохого.

Смущение его прошло, и он более внимательно посмотрел на Галю. Глаза у него были небольшие, глядевшие всегда прямо, и черты лица были правильные и глубокие.

Он медленно провел рукой по своей непокрытой голове, чуть застывшей от холода. Было ли то желание привести перед Галей в порядок свои густые темные и спутавшиеся от влаги волосы, или был то жест раздумья, в какое привели его странные слова и поведение Гали, но только она увидела на голове его под волосами глубокий шрам. Он начинался за ухом и кончался у самого виска.

— Что это у тебя? — спросила Галя, показав на шрам.

Он закрыл его слегка рукой и поспешно ответил:

— Это пустяки. Я был ранен в голову.

И тогда Галя увидела и другие шрамы — на шее, на руке у кисти — и посмотрела на его грудь. Много полосок, золотых и красных, уже потемневших от времени, вели счет его ранам, и на зеленом сукне гимнастерки под ними, чуть пониже, как капля крови, звездою упавшая с неба, блестел скромный орден — может быть, первое испытание еще очень молодой души.

И странно было Гале видеть Ваню здесь, на школьном дворе.

Неужели это он еще не так давно сидел позади нее на парте?

Он быстро нагнулся и стал собирать дрова, связывая их толстой веревкой. Потом взвалил свою вязанку на плечи и пошел к крыльцу.

— Я отнесу только дрова и вернусь. Подожди меня.

Он исчез.

Но, конечно, она не будет ждать. Она уже это решила. Она сейчас уйдет и больше не вернется сюда никогда.

Она представила себе, как он расскажет Анке об их странной встрече, и как они придут к ней в воскресенье, и как она уже будет далеко в это время от родного дома. Может быть, уже на половине пути к своему заветному подвигу.

И она посмотрела вслед Ване, снова жалея, что он так скоро исчез. И снова удивилась движению своего сердца — этому чувству острой жалости.

«Он храбрый, должно быть, — подумала она, — и он уже сделал все, что он мог, для своей Родины и, может быть, сделает еще. А я что сделала для нее? — спросила себя Галя. — Но ты отдала отца, самое дорогое, что у тебя было, — ответила она сама себе. — Разве этого недостаточно для Родины? А разве ты сама отдала его? — спросила себя снова Галя. — И разве спрашивал тебя кто-нибудь об этом? А если бы ты не хотела отдавать, то разве отец послушался бы тебя? Нет, это не твоя воля. А что ты сделала сама, по своей воле?»

На это Галя ничего не могла ответить.

И по-прежнему стояла она в снегу, не сходя с места, и тысячи мыслей бурно возникали в ее голове с той неумолимой логикой, которая всегда так удивляла Анку, и всех ее подруг, и даже учителей.

«Но ты бы могла учиться, если бы взяла себя в руки. И для этого нужна твоя воля. Может быть, больше ничего не требует от тебя твоя Родина», — снова подумала Галя.

— Ах! — воскликнула она, топая замерзшими ногами на месте. — Пусть те девочки, что носят еще красные галстуки, живут этой школьной моралью.

Воля там, где смерть преодолевается ею. Воля там, где царствуют высокие дела и высокая слава. Она уже взрослый человек. У нее уже свой паспорт есть, и она уже все знает на свете, и может во всем разобраться сама, и может слушаться только голоса собственной совести.

А что такое совесть? Не есть ли это старое понятие, отжившее свой век? Нельзя ли ее чем-нибудь заменить? И почему она, Галя, обманувшая сегодня стольких друзей — и Ивана Сергеевича, и Анну Ивановну, и Анку, и всех, кого она так любила, — почему она стоит и не может обмануть одного только старого школьного друга, и даже не друга, а только Ваню, до которого ей, собственно, так мало дела, и ждет его, и мерзнет под густым холодным ветром, как шипами колющим ее лицо и руки, и не может уйти? И почему же, наконец, его так долго нет? Скоро уж будет звонок.

В самом деле, в глубине школы раздался как будто далекий голос колокольчика.

И тотчас же Галя увидела Ваню.

Он сошел с крыльца, на ходу торопливо поправляя портупею на шинели. А в то же время с другого крыльца, выходившего на главный двор школы, спускался Иван Сергеевич. Он уже кончил свои уроки и шел теперь, не крепясь более, с палочкой. И ей было видно, как тонкая трость гнется под тяжестью его руки. Ему, должно быть, в самом деле нездоровилось. Он с трудом волочил свою ногу.

— Кто это? — спросил Ваня у Гали. — Это ваш новый учитель?