Анка спала в ту ночь без сновидений и проснулась рано, почувствовав себя необыкновенно счастливой.

Она удивилась своей радости и посмотрела в окно, чтобы увидеть, не случилось ли что-нибудь в природе, что явилось причиной ее растроганности.

Была уже поздняя осень.

Из окна увидела она белый и ровный туман, в котором из-за реки поднималось солнце, волоча за собой полосу тонкого красноватого света. А в парке, сбегавшем к реке, среди многих уже обнаженных деревьев взор ее нашел несколько золотистых шатров легкой осенней листвы…

Не их ли красота наполнила ее таким волнением, не прелесть ли этой милой осени, не этот ли ранний блеск, рассеянный над рекой и городом? А если бы шел снег, если бы сверкала молния, разве ушла бы из ее сердца эта радость?

Нет!

Но вряд ли она понимала, что источник этой радости лежит в ней самой.

Ей стало немного стыдно, потому что, кроме деревьев и солнца, увидела она далеко за рекой высокие трубы, над которыми и днем и ночью не таял черный дым и куда так рано, завернув свой больничный халат в газету, ушла на работу мать — она теперь много трудилась…

Но Анка ничего не могла поделать со своим счастьем, которое еще во сне поселилось в ее душе. Она ничего не могла поделать, потому что была всего-навсего школьница, которой едва лишь минуло семнадцать лет.

И, распахнув настежь окно, она стала коленями на подоконник и снова отдалась своей радости, пока вдруг не вспомнила об отце. Он давно уже был на войне. Жив ли он? Вот уже целый месяц, как нет от него писем. И не о нем была ее первая детская непослушная мысль…

— Анка, что с тобой? — сказала она себе. — Ты ничего не помнишь, ты любишь только себя.

Ей стало еще более стыдно, чем за мгновение до этого. И, глядя на солнце, которое с таинственной дрожью поднималось из-за реки, она попросила у этого приходящего дня и любви, и мудрости, и понимания жизни, и разных вещей, которых, вероятно, много на свете.

Сегодня был первый день, когда она отправлялась в школу в последний, десятый класс.

В открытое окно ворвалось так много света, что, казалось, от него задвигались и тихо зашептались листья единственного дерева, росшего внизу под окном, и от него заколебался крошечный огонек, рожденный из простой веревочки, воткнутой матерью в пузырек с керосином.

Он горел всю ночь, забытый всеми…

Это при нем мать ушла на работу, при нем, наверное, думала об Анке… Он был, конечно, слаб, но и он улыбнулся ей.

Она увидела в дальнем углу на столе завтрак, приготовленный матерью, — несколько еще теплых лепешек и каплю прозрачного меда.

Анка съела мед и заглянула под блюдце, куда мать обыкновенно клала для нее записочку о том, что нужно помнить сегодня и что нужно сделать.

Так как они теперь виделись редко, то приходилось друг другу писать.

Мать часто писала Анке.

И на этот раз записочка лежала на месте. Но была она пространней, чем обычно, и вовсе не говорила о заботах семьи.

Анка подошла к окну и прочитала:

«Вчера я вернулась поздно, и ты так сладко спала, что разбудить тебя у меня не хватило силы. А мне хотелось так видеть тебя, моя Анка, и с тобой говорить… Я знаю, ты проснешься утром с радостью. Наступил уже день, когда ты отправляешься в школу в последний раз. Я долго думала об этом, дитя мое. Я вспомнила себя в этот день, и своих учителей, и школу, которая, как твоя, стояла на широкой и шумной улице. Я вспомнила, как девять лет назад отвела тебя за руку в первый класс и все боялась, чтобы ты не заблудилась на обратном пути. Как быстро пролетели эти годы! И у тебя уже осталось мало времени, чтобы слушать меня. И этот год не будет долгим. Запомни этот день. Та дверь, через которую ты выйдешь на дорогу жизни и, оставив берег, отправишься в дальнее плавание, уже приоткрыта. Посмотри в свою сумочку, добрый матрос, — так называл тебя часто отец. Не забыла ли ты что-нибудь? На этот берег дважды не сходят… Это твое детство, твой дом и твоя школа. Как часто нам с отцом было некогда! Приходилось много трудиться для нашей большой семьи, и школа была тебе матерью, семьей и товарищем. Учителя больше, чем мы с отцом, готовили тебя к жизни. Ты люби их, Анка. Труд их очень тяжел. Каждый из вас хоть раз в жизни доставил им огорчение… А сколько вас? И все вы приходите и уходите, а они остаются…»

Анка медленно отошло от окна, удивленная письмом матери.

Мать так никогда не писала.

И пока Анка одевалась, убирала комнату, стирала пыль с мебели — небогатая была мебель у Анки: кожаное кресло отца да зеркало, которое ей подарили сестры, — она все думала о матери с изумлением и нежностью. Как могла она среди стольких забот, ночью, при свете слабого огонька, вспомнить своих учителей и школу и угадать это милое утро и счастье, посетившее Анку?!

И Анка решила любить учителей больше, чем прежде. Наверное, она любила их не так, если мать об этом пишет.

Она погасила огонек и, захватив с собой одну только тетрадь, вышла на улицу. Но тут она решила не спешить, чтобы не прийти в школу слишком рано.

Она пошла по бульвару, по длинной и широкой дорожке, которую старый сторож еще не успел подмести.

Упавшие за ночь листья лежали на песке еще влажные, не успевшие почернеть — золотые и красные, такие, какими застала их последняя минута расставания с деревом.

Анка подняла несколько листьев, более ярких, чем другие, и положила их в свою тетрадь. А один лист, самый красивый, оставила, и на секунду взгляд ее залюбовался его красотой. При этом она тотчас же подумала о Гале, о своей любимой, самой верной подруге, с которой учились они вместе с первых лет. И вместе они собирали эти листья.

Но вот уже более трех месяцев, как она не видела ее, с той самой поры, как уехала с комсомольцами на летние работы в лес и в деревню, а Галя осталась в городе.

И, вертя в своих пальцах нежный, на длинном черенке кленовый лист, своим золотистым цветом напоминавший ей волосы Гали, Анка старалась представить себе ее лицо, уже несколько затуманенное этой долгой разлукой. И в памяти ее вставал облик изменчивый и все же чудесный, со взором задумчивым и внимательным, в котором постоянно таилась пытливая и беспокойная мысль.

Галя с самого первого класса училась лучше всех. Что бы она ни делала — писала ли формулы на классной доске, играла ли Машеньку в школьном спектакле, — искусство, живое и вдохновенное, всегда обитало в ее существе.

Ее дивные способности являлись гордостью учителей, товарищей и школы.

Ей первой прочили золотую медаль.

И это было тем удивительней для многих школьных подруг, что Галя жила в постоянном довольстве. Отец ее был важный, уважаемый всеми в городе человек, и Галя была одна в семье — отец и мать баловали ее как только было возможно.

Но, казалось, она сама ничего не теряла от этого — ни детской своей прелести, ни детской доброты.

В школе она была приветлива и ласкова с подругами. Ее обширная память приходила на помощь каждому с такой готовностью, что Галя привлекала к себе многие сердца.

Но только одну Анку называла она своим верным другом.

Как часто, бывало, раньше они вместе с Галей отправлялись кататься на длинной, покрытой черным лаком машине ее отца! Они уезжали за город далеко, к большой дубовой роще, осеняющей высокий берег реки, где весной перед экзаменами всегда распевали птицы и где над головой у девочек не было ничего, кроме легких облаков и неба.

И там они мечтали о том, как Галя станет великой актрисой.

Это были прелестные прогулки. И как давно это было!

Где теперь эта машина? Где отец Гали? Как она сильно изменилась с тех пор, когда стало известно, что отец ее погиб на войне!

Она стала худа и задумчива, и не все, не все ей удается теперь так хорошо, как прежде! И это все печально…