Дед полез в карман и достал деньги. Бабка помусолила пальцы, пересчитала рубли.

— Факт, спекулянт! — сказал я.

Что потом было, мы уже не видели, потому что ползали около пустого ведра — искали философский камень. Шарить по земле было неудобно — за пазухой яблоки, когда нагибались, то яблоки упирались в колени и никак нельзя было по-настоящему согнуться.

Пузырёк нашёлся у колодца…

И опять не удалось удрать, потому что в сад вышла бабка. Мы упали на землю. Бабка направилась прямо к нам. В руках у неё была бутылка из-под кефира.

Она шла на меня… Я лежал и видел, как она подходит и становится все больше и больше, закрыла собой огни в доме. Я удивился, что бабка такая широкая. Потом догадался, что это юбка такая широкая, свет заслоняет.

«А может быть, она видит в темноте? — подумал я. — Как сейчас схватит!»

Она подошла.

Ещё бы минуточку, я бы вскочил и побежал к забору. Спасибо, бабка налетела на ведро. Я сообразил, что она ничего со света не видит. Идёт куда глаза глядят, и всё такое прочее.

Она подошла к бочке с водой.

— Слепая совсем стала, — прошамкала она. — Упасть можно, расшибиться. Так, так… крышечка… Темь-то какая, ни зги не видно.

Она сняла с бочки крышку, опустила в воду бутылку из-под кефира, забулькала вода… Бабка вытащила из бочки бутылку.

— Хватит? Достаточно! Пожалуй, многовато на семь-то рублей. Ох, грехи наши тяжкие!

И она вылила полбутылки прямо мне на спину. Безобразие какое-то! Когда она ушла, я разозлился:

— Что ж такое получается? И льют и льют! То пожарники, теперь бабка. Гриппом можно заболеть или воспалением лёгких. Как возьму ведро, пойду и тоже оболью Агафью!

Но Ромку волновало другое:

— Зачем бабка воды взяла? Коля, гляди, деду воду отдаёт. Она за воду столько денег взяла?

— Не за простую, за «святую», — сказал я.

— В бочке святая вода?

— Глупый! — Я даже забыл, что собирался идти обливать бабку. — Никакой святой воды нет, есть суеверие. У меня вся рубашка мокрая. Агафья-то считается знахаркой. Суеверная потому что… Вот. Весь посёлок знает. И в милиции… Наш отряд хотел её перевоспитать.

— Выходит, она обманула деда?

— Может, и обманула, только старики к ней сами ходят. Им говорят, чтоб не ходили, а они ходят. Разные заговоры от болезней выслушивают. Святая вода… Да я деду, когда был тимуровцем, принёс бы такой воды хоть целое ведро.

— Обманщица она! — сказал Ромка.

— Конечно!

— Тебе не стыдно?

— Чего стыдно?

— При тебе обманули доверчивого дедушку! Может быть, героя гражданской войны, может быть, первого пионера…

— Если он не соображает и в бога верит, разве я виноват? Если бы он был первым пионером, он бы не ходил к бабке.

— Но ты-то пионер!

— Это уже было нечестно: сам сюда затянул, план разработал и теперь кричит, что я пионер.

— У меня галстук дома лежит, — сказал я.

— Разве в галстуке дело? Дело не в галстуке. У тебя должна быть пионерская совесть…

— Совесть! — передразнил я. — Какая у нас с тобой совесть? Залезли в чужой сад. Наворовали две пазухи яблок — и про совесть вспомнили. Про совесть нужно было помнить, когда японскую карту смотрели. Вот когда… Пошли домой!

Но Ромка загородил дорогу.

— Высыпай яблоки!

— Отойди, не трожь!

— Высыпай!

— Хитрый… Свои оставил, а я бросай?

Медведев на минуту оставил меня в покое, выдернул из своих брюк майку. На землю посыпались яблочки. Я слышал, как они ударялись друг о друга. Целая горка. Беленькие. На них было грустно смотреть при луне.

Я был сильнее Ромки, но руки-то были заняты, он сумел выдернуть и у меня из брюк рубашку, и мои яблоки тоже посыпались на землю…

— Уйди! — просил я… — Сегодня ты у меня яблоки отнимешь, завтра ты отнимешь яблоки у младенца…

Ромка сразу притих. Совсем грустно стало в саду. И собаки больше не лаяли — устали, наверное. И яблоки под ногами… Упругие. Я ногой чувствовал.

— Гагарин никогда не лазил по чужим садам, — говорил в темноте Ромка. — Ты бери пример… Что же, мы должны быть вроде Агафьи? Зачем быть, как она? Зачем нам её яблоки? Неужели мы без них не проживём? Мы полетим с тобой на Луну…

Когда он начал про Луну, я не выдержал, высыпал яблоки. Все до одного. Одно, вернее — два, остались в кармане. Я, наверное, забыл про них… Пускай лежат. Остальные-то я высыпал.

— Чтоб бабка больше не дурачила людей, — разозлился я на все обстоятельства, — мы ей сюрприз сделаем. Такую «святую воду» сделаем!..

Я вынул из кармана пузырёк с философским камнем, открыл пробку и камень до последней капельки вылил в бочку.

— Эх! — сказал Ромка. — Камень-то, камень-то зачем вылил?

— Ничего! — вздохнул я. — Не жалей! Мы новый сварим. Пусть теперь бабка попробует святую воду продать! Понял? Ты понюхай…

От бочки пахло… не то сыром, не то ацетоном, может, и гарью. Трудно разобрать.

Конечно, я попался. Ведь говорил, что к Агафье лучше не лазить, лучше с ней не связываться. Впопыхах вместе с яблоками я оставил и тюбетейку. По тюбетейке меня просто было найти: внутри чернильным карандашом написана фамилия.

Агафья не пошла ни к отцу, ни к моей матери, она взяла яблоки, мою тюбетейку и снесла в штаб дружины.

— Меня славите по посёлку, — заявила она дружинникам, — посмотрите, что пионеры делают. Сад сплошь переломали. Может, в милицию подавать? Или сами разбирайтесь! Такие озорники пошли, такие озорники, что сладу с ними нет.

В штабе был Димка, электрик с мебельной фабрики. Он знал, кто я такой. Комсомольцы пришли в школу. Хотя были каникулы, ребята ухаживали за опытными участками. Знаете, какие у нас помидоры опытные растут в школе — во! Как яблоки, даже больше. В общем, собрался отряд. Не весь, конечно. Летом многие уезжают в деревни, в пионерские лагеря или ещё куда-нибудь. Кто был, тот и пришёл.

Я сидел у окна. Ребята перевоспитывали меня. На столе лежали тюбетейка и яблоки. Я хотел отказаться от тюбетейки, сказать, что чужая, но это было бесполезно, поэтому я молчал.

— Тише! — постучал карандашом по столу Борька. Он у нас самый умный — круглый отличник, и ещё… у него есть очки, он близорукий. — Мы должны разобраться. И постановить. Мало ли что кому хочется. Кто виноград любит, я — арбузы. Арбузы на бахче растут. Они скоро поспеют. Нужно терпеть…

Громче всех возмущалась Зойка Иванова, она говорила, что я опозорил школу и всю страну…

— Когда мы с Петренко сидели за одной партой, — сказала она, — он был честный. На него дурно влияет один человек, я не скажу кто, пусть Петренко сам сознается. Только пусть не врёт.

Придумала… Что ж, я должен встать и свалить вину на Ромку? Раз я попался, так сам виноват, — не нужно было надевать вечером тюбетейку. Что ж, я должен рассказать про стратегический план, про философский камень, про все тайны? Придумала… Чтоб не слушать её, я начал в уме отпираться.

Я представил, как мама с папой пошли в кино… Дома осталась Женька, взяла спички, начала играть. Я маленький тоже любил зажигать спички, и скатерть прожёг. Женька тоже. Любит баловаться, и вот она не прожгла, а подожгла нечаянно скатерть… И дом загорелся, приехали пожарники. Один пожарник сказал: «Безобразие!», второй: «Вон где горит!..» Заурчал мотор, и полилась вода, но было поздно…

— У нас дом сгорел, — сказал я. Так почему-то мне показалось, что у нас дом сгорел по заправде.