Наколотый понимающе кивает. Видно, что ему понятны наши "зековские" проблемы.

— Пузырь поставишь, прикроем, — предлагает он. — Без базара!

Я возвращаюсь к Руслану и рассказываю о сделке.

— Что толку, — горестно качает головой впавший в депрессию курсант. — Бабок нет один хрен.

У нас нет денег, это верно. Даже если бы и были, всё равно бы не взяли их с собой на губу. Я возвращаюсь к мужикам:

— Не обещаю, но мы постараемся достать флакон.

Мужики верят обещанию и начинают буравить почву с удвоенной силой. Моё невыполнимое обещание оттянет время, но что делать дальше, я не знаю. Голова усиленно работает, решая задачу, где раздобыть флакон, но ничего не придумывается.

Мы оттягиваем время до обеда. Перед обедом появляется наш работодатель. Он смеривает глазами вскопанное и качает головой. Я развожу руками и пускаюсь в пространные объяснения, что земля, дескать, плохая, одни камни да корни. Рабовладелец слушает вполуха, затем объявляет перерыв на обед и нехотя выдаёт нам с Русланом талоны на питание.

Талоны можно отоварить в ближайшем ПТУ. Мы идём в столовую. Там как раз большой перерыв, и мы обедаем в толпе пэтэушников, которые с любопытством косятся на нас. Вопросов, правда, не задают. Наверное, они уже не раз видели нашего брата заключённого: у работодателя, видать, дорожка на гауптвахту протоптана давно.

Не часто удаётся поесть нормальной пищи. Армейская еда почему-то всегда невкусная, как будто армейских поваров специально обучают портить продукты. А тут первый раз за длительное время мы едим вкусный борщ, отличное пюре с котлетой, пьём сладкий компот.

До обеда я попытался обменять талоны на наличные в столовской кассе, но кассирша наотрез отказалась. Поэтому талоны мы проедаем. Проблема с флаконом остаётся пока нерешённой.

После сытного обеда мы с Русланом выходим на улицу и медленно (до конца обеда ещё полчаса) бредём к кинопрокату под любопытными взглядами прохожих. Мы проходим мимо городской мечети, где как раз начался намаз. Раздаётся заунывное "алла-бесмилла-ильрахман" муэдзина, возле ворот мечети сидит несколько нищих. Я гляжу на нищих, и мне в голову приходит великолепная идея.

— Слушай, Руслан, садись тоже возле ворот. На флакон насшибаем денег.

Напарник смотрит на меня дикими глазами.

— Попрошайничать?!

— Чувство достоинства не позволяет? — возмущаюсь я. — По-моему, в нашем положении думать о достоинстве глупо.

— А почему я? — сопротивляется Руслан.

— У тебя рожа татарская.

— У тебя тоже татарская, — не сдаётся вредный напарник. — На себя в зеркало давно смотрел?

— Твоя татаристее моей. Я — просто чернявый, а у тебя ещё и скулы лопатой, — убеждаю я, становясь похожим на нациста, оценивающего полноценность человека путём измерения черепа линейкой.

— А если спросят, почему я попрошайничаю?

— Скажешь, что убежал от дедовщины и злых командиров. У нас народ сердобольный, жалостливый.

Худой Руслан с наголо стриженой головой и в мятой форме, в самом деле, имел такой жалкий забитый вид, что, по моим расчётам, ему немедленно должны набросать целую кучу денег.

Мы немного попрепирались. В конце концов мне удалось его убедить. Мы завернули за угол, привели форму Руслана в ещё более нищий вид, и страдалец отправился к мечети.

Стриженый Руслан, сидящий у ворот в позе "лотоса", напоминал пленного башкира из пугачёвского войска, ожидающего казни. Я, стоя за углом, умирал со смеху, глядя, как попрошайничает мой напарник. Посетителей в мечети было прилично: наверное, был какой-нибудь мусульманский праздник. С удовольствием я наблюдал, как кучка денег возле ног Руслана постепенно росла.

К концу обеда Руслану удалось насшибать достаточную сумму. Мы понеслись к ближайшему ларьку, где купили бутылку "Абсолюта" (в те времена водка продавалась в ларьках и была зачастую палёная, но нашим "коллегам" было пить всякую гадость не впервой) и на сдачу два "Сникерса", которые тут же сожрали. Любому военному известна дикая тоска по сладкому, которого в армейском рационе практически нет.

"Абсолют" бомжам мы благоразумно не вручили, пообещав отдать водку по окончании работ. "Коллеги", узрев пойло, заработали как два хороших экскаватора. Мы с Русланом отправились в местный кинозал, в котором сотрудниками кинопроката просматривались фильмы перед отправкой в кинотеатры. До конца рабочего дня мы успели посмотреть пару каких-то тупых американских боевика.

В конце дня "Абсолют" был торжественно вручён "коллегам". Работодателю бомжи сказали, что мы с Русланом работали не покладая рук, без перекуров и перерывов. В наряде рабовладелец, видимо, довольный дневной канавной выработкой, поставил желанную "пятёрку". Он велел нам отправляться на губу своим ходом, пообещав, что позвонит Абдрахманову и скажет, чтобы машину за нами не присылали.

— Если бы вы были солдатами, я бы вас не отпустил, — подчеркнул он, отдавая подписанный наряд.

Довольные, мы отправились пешком к Красным казармам. По дороге с нами случилось одно не очень приятное происшествие. Переходя через центральный проспект города, мы нарвались на патруль. В патруле обычно один офицер и два курсанта. Если бы офицер был наш, училищный, проблем бы не было. Но мы успели разглядеть, что курсанты наши, а офицер — старший лейтенант — с голубыми погонами, ватухан.

— Стоять! — закричал старлей, и патруль помчался за нами.

Курсанты разглядели, что мы — свои, чернопогонники, поэтому преследовали нас вяло. Зато старлей нёсся за нами как сайгак. Застарелое соперничество между родами войск заставляло его преследовать нас до посинения. Это ведь так здорово: поймать нарушителей из другого училища, тем самым выполнив план по поимке. За своими ватуханами он бы не стал так бежать.

Наш внешний вид, в самом деле, оставлял желать лучшего. Без головных уборов и ремней, в мятой форме, мы бросали вызов всем воинским уставам, вместе взятым. Хоть в том не было нашей вины, что мы оказались в центре города в таком затрапезном виде, мы всё равно удирали от патрульных. Ведь в армии наказывают за то, что попался. Если бы нас поймали, начгуб, за то что попались, влупил бы нам дополнительных суток от души. И сидеть бы нам с Русланом до конца света на проклятой киче.

Последний раз я убегал от патруля год назад, когда ходил без увольняшки на переговорный пункт. Выходя из дверей я нос к носу столкнулся с ватуханским патрулём. Гнали они меня тогда долго, кварталов пять-шесть. Но мне удалось оторваться.

Мы с Русланом в отчаянии "поддали газу", прилично оторвались от преследователей и заскочили в троллейбус, уже закрывавший двери. Нам повезло — красный свет на светофоре остановил преследователя. Мы прилипли к окну на задней площадке троллейбуса и со злорадством наблюдали, как отчаянно офицер пытается перебежать дорогу на красный свет, чтобы догнать нас и поставить лишнюю галочку в плане поимки нарушителей. Он немного не успевает; троллейбус трогается, и Руслан показывает старлею средний палец.

Вечером в наряд по гауптвахте заступил первый курс нашего факультета, и мы немного приуныли. Наше уныние не скрасила даже жратва, которую Слон с Ванькой наворовали на продуктовом складе, куда их забрали утром на работу. С первым курсом сидеть муторно: уж больно первокурсники суетливые и исполнительные! Выводные боятся отпускать курить в прогулочный дворик, боятся устраивать вечерние поединки, боятся отбирать у солдат масло и отдавать нам, курсантам. Всего боятся.

Помню сам свой первый наряд на гауптвахте ровно год назад. Первокурсников начинают отправлять в караул по гауптвахте после полугода учёбы, чтобы не травмировать юные незаматеревшие души зрелищем камер и арестантов. В свой первый караул я заступил выводным, и в первый же караул на гауптвахте случилось небольшая неприятность. В одиночной камере один из подследственных, ждущий суда за дезертирство, вскрыл вены обломком лезвия, непонятно как попавшим ему в камеру. Мы с другим выводным, однокурсником Колей Чирковым по прозвищу Коляба, вооружившись автоматами, повезли незадачливого самоубийцу в гарнизонный госпиталь. Поехали мы на комендантском УАЗике, водителем был солдат-старослужащий.