Жизнь научила меня многое делать своими руками. Я умею собирать, разбирать, чинить, калибровать, модернизировать и усиливать почти все, что состоит из деталей. Я довольно быстро работаю, из меня бы получился великолепный эльф для мастерской Дедушки Мороза. Но сегодня мой противник – Аргос 220-G. Я бьюсь с ним как одержимая, пот застилает глаза, ожерелье прилипает к груди, но сенсоры окружающей среды все равно не работают, сколько я ни стараюсь.

– Десять тысяч? – спрашивает Исаак. (Это кодовые слова, означающие признание неудачи.)

– Пока нет, – возражаю я.

Я уверена, что рано или поздно я починю эту штуковину, но с таким же успехом с этим справятся и обезьяны, если они не будут ограничены во времени, если с ними не произойдет ничего фатального, и если они смогут оторваться от сочинения пьес за Шекспира. «Рано или поздно» – совсем не то, что мне нужно, поскольку у меня график. Так говорил мой отец. Впрочем, он до сих пор говорит так. Он знает много прекрасных мудрых высказываний и делится ими с окружающими, правда, сам он нереальный.

– Ты же знаешь, я считаю подобную терминологию крайне уничижительной.

– Ты так и будешь прерывать меня? Есть ли у меня хоть какая-то надежда?

– Если ты будешь к месту и не к месту употреблять подобную лексику, буду вмешиваться.

– Замечательно. Тогда, наверное, мне следует тебя представить. Познакомьтесь с Маласи. Как и мой отец, он нереальный.

– Прекрати оскорблять меня, Панди.

– Ладно, вот тебе комплимент. Ты – самая прекрасная иллюзия из всех, что мне доводилось видеть.

– О боже, спасибо огромное. Ты действительно так думаешь?

– Знаешь, саркастический ты наш, хоть мне очень хочется назвать тебя живым – не исключаю, что таковым ты и являешься, – все-таки разумнее называть тебя иллюзией.

– Мы еще можем поспорить, являюсь ли я живым, не важно, в кавычках или без, но я уж точно не иллюзия.

– А как тебе нравится называться «искусственным интеллектом»?

– Еще хуже.

– «Машинным интеллектом»?

– Уже теплее, тем более что любое живое существо можно с полным основанием назвать машиной, тогда этот термин не определяет различий между нами. «Программный интеллект» не годится по той же причине.

– Так что же ты предпочтешь?

– Я вообще не вижу необходимости устанавливать между нами какие-либо различия.

– А как тебе понравится «соперник органики»?

– Не дави.

– Не давить – что? твои кнопки? Ты же знаешь, как я люблю на них давить, Мал.

– Это плохо кончится для одного из нас.

– Ладно, извини. Позволь мне искупить вину и усовершенствовать мой комплимент. Все онлайновые персонажи с искусственным интеллектом, персонажи, с которыми я провела свое детство, а их были тысячи, выглядели очень убедительно, я не сомневалась, что они реальные люди. Но каждый из них ограничен своей ролью, они прекрасно выполняли ту работу, для которой были предназначены, но у них полностью отсутствовала гибкость. Зато Маласи не столько актер, сколько импровизатор. Большинство программ обучаются, расширяют свои возможности при взаимодействии с другими персонажами, но твердо придерживаются первоначальной модели, поэтому не теряют своей сущности. Таким образом, наследственность побеждает влияние среды. Зато у Маласи наследственность и среда прекрасно сбалансированы, так называемые генетические алгоритмы не тормозят его, поэтому он постоянно совершенствуется и меняется. Истинно эволюционная программа, Адам искусственного интеллекта. Так лучше?

– Да, немного.

– Значит ли это, что твой флажок обиды на нуле?

– Прости, я слишком занят сейчас разработкой плана уничтожения человечества руками машин.

– Ну что ж, желаю удачи. Можно, я продолжу свой рассказ?

– Ну конечно, Пандора. Сомневаюсь, что я смог бы тебя остановить.

Я стремительно подключаю схему самоналадки и обхожу все препятствия с помощью импровизированного микромоторчика. Победа! Сенсоры Аргоса все-таки подключаются.

– Десять тысяч один! – счастливо восклицаю я. (Этот код означает: «Эврика!» Нам обоим очень нравится высказывание Томаса Эдисона: «Я не проиграл. Просто я нашел десять тысяч путей, которые не приводят к успеху».)

Исаак берет прибор в руки и сканирует им комнату, аппарат «вынюхивает» микробиологическую угрозу.

– Очень неплохо, – говорит он. – Сколько я тебе должен?

– На твое усмотрение.

Он улыбается. У нас уже давно повелась игра – бартер за мои услуги ремонтника, потому что помогать ему для меня всегда удовольствие, я готова почти на все ради него. Каждый раз, когда я у него бываю, мы обмениваемся подарками, и никогда я не уезжаю от него с пустыми руками. На этот раз я получаю гранаты из сада Исаака. Не знаю, как он этого добивается, но они получаются у него огромными и очень вкусными, толстая пурпурная шкурка скрывает целую колонию сладких сочных семян. Они несравненно лучше той синтетической подделки, которой нас потчевали в детстве. Забавно наблюдать, что программистам удавалось в полной мере, а что получалось неважно. Я заметила, что даже отражение предметов в чайной ложке в ГВР чуть-чуть искажено, а рефракция симулированного света делает предметы чуть более растянутыми, чем они есть на самом деле.

Поедая реальные гранаты и используя реальные ложки, мы обсуждаем обмен. Исаак волнуется за своих детей, но надеется, что Вашти и Шампань сдержат свое обещание оберегать их.

– Ты уверен, что мы поступаем правильно? – спрашиваю я.

– Нет, – звучит его ответ, – но ехать нужно. Я не хочу запирать детей в клетке.

– Конечно, им полезно съездить, но…

– Но что, если с ними произойдет самое худшее? – На его лице отражаются житейская мудрость и мука. – Не все в этом мире можно предусмотреть.

– Может быть, мне следует остаться там с ними?

– Нет, Вашти клянется, что будет проводить тщательные тесты с каждой таблеткой, – дети сами будут решать, хотят ли они их принимать, – так что, не вижу необходимости в твоем присутствии.

– Они хорошие дети, – заверяю я его (и себя) и крепко сжимаю его руку. – Сильные, уверенные в себе, ответственные.

– Да, согласен, – отвечает Исаак, – правда, старшие добавляют мне седых волос.

Я глажу его по бритой голове и улыбаюсь.

– Они восстают против отца, это нормально в их возрасте. Ты ведь знал, что так будет.

– Думаешь, это пройдет?

– Давай надеяться на лучшее, – говорю я легким, непринужденным тоном.

– Любовь и мудрость, – говорит он. – Это все, что могут дать родителям дети.

– Вот-вот, а что они с этим будут делать, зависит от них самих.

Он пожимает мне руку в ответ, ласково поглаживает ладонь. Меня охватывает чувство покоя, я закрываю глаза. Исаак просто источает спокойствие, он напоминает мне пустыню ночью, теплую и тихую. Когда мы рядом, я стараюсь впитывать это чувство, потому что оно исчезает, как только я уезжаю. Не знаю, что действует на меня так умиротворяюще, возможно, его вера, или доброта, или беззаветная любовь. Мы любим друг друга как старинные друзья, но не все так просто. Нас объединяет какое-то электричество, взаимное влечение притягивает сердца, но один из нас всегда вспоминает, что не следует идти дальше. Я знаю, что не люблю его, но я отдыхаю рядом с ним, надолго замирая в его объятиях и забывая Хэллоуина. Во всяком случае, забывая на время. Мы никогда не говорили о наших чувствах, но уже близки к этому. Я чувствую, как его рука перемещается на мое запястье, потом движется дальше, и сама себе напоминаю о той границе, за которую ему не следует заходить. Он не желает рисковать нашими отношениями, я не могу винить его за это, особенно после того, как он потерял Шампань. Наша «своеобразная дружба», возможно, имеет пределы, но мы признательны друг другу и давно смирились с тем, что имеем.