Конечно, остальной ее опыт в качестве брачницы был полной катастрофой.

Она говорила с брачниками в ритме порицания и с такой страстью, что даже привлекла спренов гнева. Эшонай предположила, что спрены явились издалека, примчались с невероятной скоростью, притянутые ее эмоциями – точно молнии, стрельнувшие от далеких скал. У ее ног молнии собрались, и камень сделался красным.

От этого на брачников снизошел божественный ужас, и они бросились со всех ног в Зал искусства. Оставалось надеяться, что в итоге они не окажутся в какой-нибудь укромной нише, совокупляясь. От одной лишь мысли об этом у нее внутри все скрутилось. Она никогда не могла понять соплеменников, которые оставались брачниками. Большинство пар, желая завести ребенка, входили в бракоформу, отделялись от всех на год – и, как только рождался ребенок, меняли форму на что-то другое. Ну кто, в конце концов, мог захотеть разгуливать перед всеми в таком виде?

Человеки так и делали. Это сбивало Эшонай с толку в те давно минувшие дни, когда она проводила время, изучая их язык, торгуя с ними. Люди не просто не меняли формы, они были всегда готовы спариваться, и их вечно отвлекали сексуальные потребности.

Она что угодно отдала бы за возможность побыть среди них незамеченной, на год принять их одноцветную кожу и бродить по их широким дорогам, глядеть на их великие города. Но Эшонай и остальные приказали убить короля алети в отчаянной попытке предотвратить возвращение слушательских богов.

Что ж, у них получилось – король алети не смог воплотить свой план в жизнь. Но в результате ее народ теперь медленно погибал.

Эшонай наконец-то достигла места, которое звала своим домом, – маленького обвалившегося купола. Вообще-то, он напоминал ей те, что располагались на краю Расколотых равнин – громадные, которые люди называли «военными лагерями». Ее народ тоже жил там, но им пришлось отправиться вглубь равнин, где было относительно безопасно, потому что люди не могли прыгать через ущелья.

Ее жилище, конечно, было намного, намного меньше. Когда они только поселились здесь, Венли соорудила крышу из брони большепанцирника и построила стены, чтобы разделить пространство на комнаты. Она покрыла все кремом, который затвердел со временем, и получилось что-то похожее на дом, а не на лачугу.

Эшонай положила шлем на стол у входа, но остальной доспех не сняла. Ей нравилось ощущать его на себе, нравилась сила, которую он даровал. В этом мире еще оставалось что-то надежное. И потом, благодаря мощи осколочного доспеха она могла почти не обращать внимания на раненую ногу.

Генерал прошла, пригнувшись, через несколько комнат, кивая людям, которые встречались по пути. Помощники Венли были учеными, хотя никто не знал, какой должна быть форма, подходящая для научных изысканий. Шустроформа служила временной заменой. Эшонай нашла сестру у окна в дальней комнате. Демид, бывший брачник Венли, сидел рядом с ней. Венли три года держалась шустроформы – столько лет они про эту форму знали, – но в памяти Эшонай сестра всегда оставалась трудягой с толстыми руками и крепким торсом.

Это в прошлом. Теперь Венли была стройной женщиной с узким лицом, покрытым изящными спиралевидными узорами из красного и белого цветов. В шустроформе у слушателей отрастали длинные волосы, которым не мешал шлем-панцирь. Темно-красная шевелюра Венли опускалась до талии, где была перевязана в трех местах. Она носила платье с тугим поясом, облегающее грудь – небольшую, поскольку сестра была не в бракоформе.

Венли и ее бывший брачник были близки, хотя в бракоформе так и не завели детей. На поле сражения они стали бы боевой парой. Взамен же сделались научной парой… или чем-то вроде этого. То, чем они занимались дни напролет, противоречило природе слушателей. В том-то и дело. Народ Эшонай не мог себе позволить быть таким же, как в прошлом. Прошли те дни, когда они предавались безделью на этих уединенных плато, пели друг другу песни и лишь время от времени сражались.

– Ну что? – спросила Венли в ритме любопытства.

– Мы победили. – Эшонай прислонилась к стене и сложила руки на груди. Пластины доспеха звякнули. – Светсердце наше. У нас будет еда.

– Это хорошо, – сказала Венли. – А твой человек?

– Далинар Холин. Он не пришел на эту битву.

– Он не выйдет против тебя опять. Ты едва не убила его в прошлый раз. – Венли проговорила это в ритме забавы.

Сестра встала, выбрала лист бумаги – они делали ее из высушенной мякоти камнепочек, оставшейся после сбора урожая, – и вручила его партнеру. Проглядев написанное, он кивнул и начал делать заметки на собственном листе.

Изготовление бумаги отнимало много драгоценного времени и сил, но Венли настаивала, что они будут вознаграждены. Лучше бы она оказалась права.

Сестра внимательно посмотрела на Эшонай. Проницательный взгляд блестящих, темных, как у всех слушателей, глаз. Казалось, что взгляд Венли прячет какие-то секреты, неизвестные другим. В правильном свете ее глаза обретали фиолетовый оттенок.

– Сестра, что бы ты сделала, если бы вы с этим Холином смогли по-настоящему сдержаться и не убивать друг друга достаточно долго для разговора?

– Попросила бы о мире.

– Его брат умер из-за нас, – сказала Венли. – Мы зверски убили короля Гавилара в ночь, когда он пригласил нас в свой дом. Такое алети не забудут и не простят.

Эшонай опустила руки, и ее рука в латной перчатке сжалась в кулак. Та ночь. Отчаянный план, который она придумала вместе с пятью другими. Эшонай была частью этого, несмотря на молодость, поскольку хорошо знала человеков. Решение приняли единогласно.

Убить человека. Убить его, рискуя существованием. Потому что, если бы он выжил и сделал то, о чем рассказал им той ночью, все было бы потеряно. Те, кто был той ночью с ней, теперь мертвы.

– Я открыла секрет буреформы, – сообщила Венли.

– Что?! – встрепенулась Эшонай. – Ты же должна была искать форму, которая поможет нам! Форму для дипломатов или для ученых.

– Они нас не спасут, – возразила Венли в ритме веселья. – Если мы хотим разобраться с человеками, нам понадобятся древние силы.

– Венли… – Эшонай схватила сестру за руку. – Наши боги!

Сестра не дрогнула.

– У людей есть заклинатели потоков.

– Может быть, и нет. Может, это был клинок чести.

– Ты сражалась с ним. Разве это клинок чести ударил тебя, пронзил твою ногу так, что ты теперь хромаешь?

– Я… – Ее нога болела.

– Мы не знаем, какие из песен правильные, – сказала Венли в ритме решимости, но слова прозвучали устало, и она привлекла спренов изнеможения. Они явились с таким звуком, словно ветер подул сквозь открытые окна и двери, и были похожи на струи полупрозрачного дыма, которые стали плотнее и заметнее, а потом принялись кружиться вокруг ее головы.

«Бедная моя сестра. Не жалеет себя, как любой солдат».

– Если заклинатели потоков вернулись, – продолжила Венли, – нам требуется что-то важное, способное обеспечить нашу свободу. Эшонай, нужны мощные формы… – Она бросила взгляд на руку сестры, которая все еще сжимала ее собственную. – Ты хоть сядь и послушай, а то возвышаешься надо мною, точно гора.

Эшонай убрала пальцы, но не села. Вес ее осколочного доспеха сломал бы стул. Она наклонилась, изучая разбросанные на столе бумаги.

Способ записи Венли изобрела сама. Этому они научились у людей – запоминание песен было хорошим способом, но не совершенным, хоть ритмы и могли направить любого. Сохранять сведения на бумаге было удобнее, особенно для изысканий.

Эшонай выучила алфавит, но читала все-таки с трудом. У нее было мало времени, чтобы совершенствоваться.

– Итак… буреформа?

– Достаточное количество слушателей в этой форме, – объяснила Венли, – смогут управлять Великой бурей или даже призвать ее.

– Я помню песню, в которой говорится об этой форме. Такие дела вершили боги.

– Большинство форм так или иначе с ними связаны, – заметила Венли. – Можем ли мы и впрямь верить в правильность слов, что были спеты впервые так давно? Когда эти песни запоминали, наш народ был большей частью в тупоформе.