– Ты не дергаешься, когда на тебя замахиваются осколочным клинком. Ты действительно уже сражался с осколочниками?

– Ага.

– Значит, ты везунчик, – сказал Зайхель и пощупал плечо Каладина. – В тебе есть упорство. В неприличных количествах. Ты в хорошей форме и быстро соображаешь в бою. Но с трудом понимаешь, как следует сражаться с осколочниками.

– Я…

Что тут скажешь? Зайхель прав. Было бы высокомерием это отрицать. Две битвы – три, если считать сегодняшнюю, – не делали его знатоком. Он поморщился, когда учитель нащупал болезненное сухожилие. Вокруг появились новые спрены боли. Он сегодня заставил их как следует потрудиться.

– Тут ты ничего не сломал. – Зайхель удивленно хмыкнул. – А ребра как?

– В порядке, – ответил Каладин, лежа на спине и глядя в небо.

– Что ж, не буду принуждать тебя к учебе, – произнес Зайхель, вставая. – Думаю, принудить тебя мне и не по силам.

Каладин зажмурился. Он чувствовал себя униженным, но с чего вдруг? Ему случалось и раньше проигрывать тренировочные бои. Такое бывало часто.

– Ты очень на него похож, – проворчал Зайхель. – Адолин тоже не хотел, чтобы я его учил. По крайней мере, поначалу.

Каладин открыл глаза:

– Я совсем не такой, как он.

Зайхель хрипло расхохотался в ответ на это и ушел, продолжая посмеиваться, словно услышал лучшую шутку в целом мире. Каладин остался лежать на песке, уставившись в темно-синее небо и прислушиваясь к звукам тренировочных поединков. В конце концов подлетела Сил и опустилась ему на грудь.

– Что случилось? – спросил Каладин. – Буресвет покинул меня. Я почувствовал, как он ушел.

– Кого ты защищал? – спросила Сил.

– Я… я упражнялся. Как и в тот раз, когда мы боролись со Шрамом и Камнем на дне ущелья.

– Ты действительно именно это делал? – многозначительно спросила Сил.

Он не знал. Юноша лежал, глядя в небо, пока не отдышался, затем, пусть со стоном, заставил себя подняться. Отряхнулся, отправился проверить Моаша и остальных стражников. На ходу втянул немного буресвета, и тот подействовал, медленно исцеляя его плечо и смягчая боль от синяков и шишек.

По крайней мере, телесных.

Шелк нового платья Шаллан был мягче всего, что она носила раньше. Он касался ее кожи, словно ласкающий бриз. Левый длинный манжет застегивался; она была уже достаточно взрослой, чтобы прикрывать защищенную руку. Когда-то девочка мечтала о том, как будет носить дамское платье. Они с матерью…

С матерью…

В голове у Шаллан сделалось пусто. Девушка перестала думать, как перестает гореть свеча, которую задули. Она откинулась на спинку кресла, подобрав под себя ноги, держа руки на коленях. В унылой столовой с каменными стенами кипела бурная деятельность: особняк Давар готовили к приему гостей. Шаллан не знала, каких именно. Ей было известно лишь то, что отец желал видеть столовую безупречной.

В этом от нее не было никакого толка.

Мимо поспешно скользнули две горничные.

– Она видела, – прошептала одна, обращаясь к другой – новенькой. – Бедняжка была в комнате, когда это случилось. За пять месяцев не произнесла ни единого слова. Хозяин убил свою жену и ее любовника, но не вздумай…

Они продолжали разговаривать, но Шаллан не слушала.

Девочка держала руки на коленях. Ярко-синий цвет ее платья был единственным настоящим цветом в комнате. Она сидела на возвышении рядом со столом для почетных гостей. С полдюжины горничных в коричневом, с перчатками на защищенных руках драили пол и полировали мебель. Паршуны затащили еще несколько столов. Горничная распахнула окна, впустив свежий воздух, влажный после недавней Великой бури.

Шаллан опять услышала, как прозвучало ее имя. Слуги, похоже, считали, что раз она не говорит, то и не слышит. Время от времени девушка спрашивала себя, не стала ли она невидимой. Может быть, она ненастоящая? Вот было бы здорово…

Дверь в зал распахнулась, и вошел Нан Хеларан. Высокий, мускулистый, с волевой челюстью. Ее старший брат был мужчиной. Остальные… остальные были детьми. Даже Тет Балат, который достиг возраста совершеннолетия. Хеларан окинул комнату взглядом – возможно, искал отца, – а потом подошел к Шаллан. Под мышкой у него был маленький сверток. Горничные с готовностью расступались перед ним.

– Шаллан, привет! – Хеларан устроился перед ее креслом. – Надзираешь за работой?

Она была там, где была. Ее отцу не нравилось, когда дочь оказывалась там, где никто не мог за ней следить. Он тревожился.

– Я тебе кое-что принес, – сообщил Хеларан, разворачивая сверток. – Заказал для тебя в Северной Хватке, и торговец буквально только что доставил. – Он вытащил кожаную сумку.

Шаллан, поколебавшись, взяла ее. На лице Хеларана сияла улыбка до ушей. Трудно хмуриться в той же комнате, где он улыбался. Когда брат был рядом, она почти могла притвориться… притвориться, что…

Ее разум опустел.

– Шаллан? – позвал Хеларан, подбадривая.

Она расстегнула сумку. Внутри была пачка бумаги для рисования – толстой, дорогой – и набор угольных карандашей. Шаллан прижала укрытую тканью защищенную руку к губам.

– Я скучал по твоим рисункам, – проговорил Хеларан. – По-моему, у тебя очень хорошо получалось. Ты должна больше практиковаться.

Она провела пальцами правой руки по бумаге, потом выбрала карандаш. Начала рисовать. Столько времени прошло…

– Шаллан, мне нужно, чтобы ты вернулась, – мягко произнес Хеларан.

Она сгорбилась над рисунком, карандаш шуршал по бумаге.

– Шаллан?

Никаких слов. Только рисунок.

– Следующие пару лет я буду часто и надолго уезжать, – продолжал Хеларан. – Я хочу, чтобы ты присматривала за остальными вместо меня. Переживаю за Балата. Я подарил ему нового щенка рубигончей, а он… не был добрым с малышом. Ты должна быть сильной. Ради них.

Горничные с появлением Хеларана притихли. За ближайшим окном лениво шевелились извилистые лозы. Карандаш Шаллан продолжал двигаться. Казалось, не она рисует, а изображение само проявляется на странице – и бумага сочится углем, точно кровью.

Хеларан со вздохом поднялся. А потом увидел, что́ она рисует. Тела, лежащие лицом вниз на полу с…

Он схватил лист и скомкал. Шаллан, вздрогнув, отпрянула и стиснула карандаш в пальцах дрожащей руки.

– Шаллан, рисуй растения и животных, безопасные вещи. Не пытайся вернуться в прошлое.

По ее щекам потекли слезы.

– Мы пока еще не можем отомстить, – негромко проговорил Хеларан. – Балат не может возглавить дом, а я должен уйти. Скоро все изменится.

Дверь распахнулась. Отец был крупным человеком и наперекор моде носил бороду. Его веденский наряд также не соответствовал современным фасонам: светлорд Давар носил похожую на юбку шелковую улату и тугую рубашку, поверх которой надевал мантию. Без меха норки, какой могли бы носить его деды, но в целом – очень, очень традиционно.

Он возвышался над Хелараном – отец был выше всех в поместье. За ним вошли паршуны, неся свертки с едой для кухонь. У всех троих была кожа с мраморными разводами: у двоих красное на черном, у одного красное на белом. Отец любил паршунов. Они не огрызались.

– Хеларан, мне сообщили, что ты велел конюхам приготовить одну их моих карет! – взревел отец. – Я не допущу, чтобы ты опять где-то шлялся!

– В мире есть и более важные вещи, – ответил Хеларан. – Даже более важные, чем ты и твои преступления.

– Не смей так со мной говорить, – прорычал светлорд Давар, шагая вперед и тыкая в Хеларана пальцем. – Я твой отец.

Слуги поспешно бросились в угол, стараясь не попадаться у него на пути. Шаллан прижала сумку к груди и вжалась в кресло.

– Ты убийца, – спокойно сказал Хеларан.

Отец замер на месте, и под бородой его щеки побагровели. Потом он снова двинулся вперед.