Не в рифму «Ко мне явилась рифма — вся в слезах…» Ко мне явилась рифма — вся в слезах. Бедняжечка! Она едва дышала, На ней буквально не было лица. Шатаясь, спотыкаясь, добрела До белого, как обморок, блокнота, И я с тяжелым сердцем записал Историю ее грехопаденья: В нее влюбился молодой поэт; Он ей прощал все то, что было раньше, И мировую славу обещал. Но, боже мой, как с ней он обращался! Ломал, корежил, гнул и так и сяк. Кричал он: Устаревший жалкий штамп Считать, что рифма — звонкая подруга А эти «рифм отточенные пики» — Средневекового оружья род. Для современной рифмы корневой Достаточен и слог в начале слова. Потом и этот слог — ко всем чертям! Она повисла на опорной гласной,— Так альпинист над пропастью висит На перетертой о скалу веревке. …Нечесаная, жалкая, в лохмотьях Средь ночи рифма приплелась ко мне, Как раз, когда над первою строкой Я мучался… — А я к тебе вернулась, Прости меня. — Я не сказал ни слова, Но ложе ей из книг соорудил: Товарищ Маяковский в изголовье И сам поручик Лермонтов — в ногах. Страдалица, забудься, отдохни, Мы утром обо всем поговорим… Ночь проведу над белыми стихами. 1966 Год спокойного солнца Этот год называется Годом спокойного солнца. Я не спорю с наукой, По сердцу мне это названье, Только в этом году Крылья бомбардировщиков наглых Над вьетнамской землей Заслоняли спокойное солнце. Только в этом году Наша дочка, мудрец-несмышленыш, Улыбаясь, прошла Над разверзшейся бездной сиротства. И бесились тайфуны — У каждого — женское имя. (Кто-то их окрестил Именами своих ненавистных.) И три месяца кряду Ташкент колотило о землю, Так, что с хрустом ломались Иголки сейсмических станций. И Флоренция Грязью затоплена до подбородка, И на улицах Аккры Темнокожие люди стреляют друг в друга, И в Уэллсе Гора наползла на шахтерский поселок. Я отнюдь не хотел Заниматься обзором текущих событий, Просто вспомнилось мне То, что было И что происходит В год спокойного солнца. Постой! Ты сегодня не слушал последних известий. В катастрофе погиб Самолет с водородною бомбой. С января по декабрь Тесно году спокойного солнца. Он легко переходит Границы листков календарных. Я не спорю с наукой. По сердцу мне это названье, И мучительно хочется, Чтобы оно оправдалось. …Далеко-далеко от земли рассиялось спокойное солнце. 1966 «Человек, укрощающий молнии…»
Человек, Укрощающий молнии, Каждое утро смотрящий буре в глаза, Очень скверно играет на скрипке. Человек, Который под пыткой Улыбался зло и презрительно, Улыбается нежно ребенку. Человек, Рубающий уголь, На пластах крутого падения, Любит пить жигулевское пиво. Человек, Для спасения многих Дважды себя заражавший холерой, Рассказывает анекдоты. Человечек, Который скверно играет на скрипке, Улыбается нежно ребенку, Любит пить жигулевское пиво И рассказывать анекдоты, Размышляет: Как я похож На укротителя молний, На того, кто молчал под пыткой, На шахтера и микробиолога. Впрочем, я даже больше их — Я собрал в себе их черты и приметы. 1966 В защиту канарейки Эта птичка попалась В силки репутации, в клетку: Старый символ мещанства — Сидит канарейка на рейке. Только я не согласен С такой постановкой вопроса. И прошу пересмотра, И срочно прошу оправданья. Биография птички: Она из семейства вьюрковых. Уточняю по Брему, Что это — отряд воробьиных. Ей бы жить на Мадейре, На Канарских бы жить, на Азорских, Заневолили птичку, Еще и мещанкой прозвали! Кто бывал в Заполярье, тот видел: В квартирах рабочих, Моряков, рудознатцев Сидят канарейки на рейках. С ноября и до марта Мерцают они словно звезды, Всю полярную ночь Красный кенарь поет, не смолкая. В министерство ли, в отпуск Приедет в Москву северянин, Он найдет канарейку, Заплатит безумные деньги. И везет самолетом, Потом сквозь пургу на собаках Это желтое счастье Иль красное — счастье двойное. Соловьи Заполярья! От вашего пенья зависит Настроенье людей, Выполненье заданий и планов. Канарейка на рейке, Какая чудесная птица! У мещанства сегодня Другие приметы и знаки. 1966 |
