Мы встали, и он поздоровался с каждым за руку.

— Я тоже когда-то учился в лицее Генриха IV, — сказал он мечтательно. — Хорошие были времена. О плохих забываешь, не правда ли? Вы сын г-жи Перийе? — не колеблясь, обратился он к Сорвиголове. — Не беспокойтесь, она поправится. Идите за мной, мы ее навестим.

Он шел впереди нас по коридору, который также был выкрашен в бледно-голубой цвет. По настоянию г-на Дювивье или, может быть, исходя из особых условий лечения, г-жу Перийе поместили в одну из отдельных небольших комнат, расположенных в глубине здания. Г-н Берлиоз постучал в дверь и открыл ее. Мишель помедлил мгновение и, забыв о нашем присутствии, бросился к матери, начал ее целовать. Голова его потонула в подушках больной. Г-жа Перийе, бледное лицо которой контрастировало с черными волосами южанки, не смогла сдержать волнения. Было ли ей известно о краже и бегстве ее сына? Не знаю. Еле сдерживая слезы, она шептала Мишелю ласковые слова.

— Пойдем, — тихо сказал нам доктор Берлиоз. — Оставим их одних. Показать вам лабораторию изотопов?

На это я и надеяться не смел. Тихонько притворив дверь, доктор Берлиоз повел нас. На первом повороте коридора я был поражен стрелой с надписью: «Кобальтовая пушка». Эта пушка преследовала мое воображение. Безусловно, она сыграла значительную роль и в болезненном воображении Сорвиголовы: этим, конечно, объясняется то, что он совершил кражу. Я уже собирался попросить объяснения у моего учителя физики г-на Лапрада, с которым мы отправились на квартиру Перийе. Но наше внезапное посещение и письмо директора создали для нас много осложнений помимо счетчика Гейгера, — нужно было найти место, где Сорвиголова спрятал кобальт, поэтому мне не удалось побеседовать с г-ном Лапрадом. Г-н Дювивье вернул ящик с кусочком кобальта в Комиссариат по атомной энергии и позвонил в полицию, где ему сообщили, что следствие будет прекращено. В тот же вечер Сорвиголова вернулся к отцу, и все, казалось, было теперь в порядке. Между тем, чтобы понять эту странную атомную историю, не мешало все же найти основное звено цепи.

— Скажите мне, г-н доктор, пожалуйста… Кобальтовая пушка…

— Да?

— Это действительно пушка?

— Да нет, — сказал доктор Берлиоз, и на его тонких губах появилось подобие улыбки. — Это название получил один из наших аппаратов, в котором используются гамма-лучи, испускаемые радиоактивным кобальтом, для лечения рака.

— Но почему она так названа?

— О, может быть, потому, что аппарат несколько напоминает пушку своей формой. Но мы уже пришли. Сами увидите…

Мы вошли в зал, где рентгеновский аппарат с потолка свешивался над постелью, куда кладут больного.

— Здесь, — сказал доктор Берлиоз, — определяют наличие опухоли посредством скрещенных, я бы сказал, рентгеновских аппаратов. Специалисты-рентгенологи рисуют на кальке место, куда направлены лучи, чтобы с максимальным эффектом воздействовать на опухоль. Затем лечащий врач определяет дозу и количество сеансов облучения.

К нам приблизился техник-африканец, прекрасное черное лицо которого превосходно сочеталось с белым халатом.

— Можно взглянуть на кобальтовую пушку? — спросил доктор Берлиоз.

С улыбкой, обнажавшей ослепительно белые зубы, техник привел в движение механизм толстой двери, напоминавшей знаменитые двери атомных реакторов в Сакле. В пустой комнате был установлен гигантский аппарат. Главными его составными частями были подвижной стол, на который кладут больного, и согнутая металлическая «рука», на конце которой находилось полушарие, содержавшее радиоактивный кобальт. Техник нажал несколько кнопок. Стол начал вертеться: рука, державшая полушарие, описывала в это время полукруги. Мы поняли, что испускаемые кобальтом гамма-лучи могли воздействовать на больного под тем углом, какой необходим.

— Скажите, г-н Берлиоз, так лечат г-жу Перийе? — спросил Голова-яйцо, очень внимательно осмотревший аппарат.

— Да, мой друг, — сказал доктор Берлиоз. — Мы лечим кобальтовой пушкой опухоли. Для наиболее глубоких опухолей, например рака легких, мы располагаем бетатроном, лучи которого проникают еще глубже.

Я оставался во власти мечты. Теперь я мог яснее восстановить драму. Сорвиголова знал, что его мать можно вылечить только посредством кобальтовой пушки. Но возможность положить больную в Институт рака отодвигалась со дня на день. Страх Сорвиголовы становился чем дальше, тем болезненней. На выставке во Дворце открытий кусочек кобальта должен был зачаровать моего товарища. По наивности он решил, что в его руках имеется возможность начать лечение радиоактивным кобальтом… И вот наступил момент, когда внимание всех было отвлечено в другую сторону…, непреодолимая сила толкнула его к экспонату…, и, уже не думая о последствиях своего поступка, Сорвиголова сунул ящичек с кобальтом, в свой портфель. Он не знал, увы, как опасно обращение с радиоактивными элементами, и, несомненно, не предвидел, что полиция, пресса и даже товарищи включатся в розыски вора. Он долго обманывал нас втихую. Но когда полиция начала проявлять рвение и забила тревогу, он перепугался и по глупости скрылся. К счастью, все обошлось лучшим образом, отчасти благодаря нам, но главным образом благодаря шагам, предпринятым чудесным человеком, нашим директором…

Голова-яйцо спросил, нельзя ли нам посмотреть бетатрон? Доктор Берлиоз ответил, что, к сожалению, это невозможно, так как сейчас там находятся больные.

— Бетатрон является ускорителем частиц? — спросил Голова-яйцо.

— Да, ускорителем электронов.

— Но почему применяют теперь радиоактивный кобальт или ускоряемые элементы вместо рентгена, как раньше?

— Это серьезный вопрос, — сказал доктор Берлиоз, и его серые и холодные, как сталь, глаза, приобрели более живой оттенок. — И вот почему: наблюдение показало, что гамма-лучи более энергичны, легче проникают вглубь. При достаточной ионизации терапевтический эффект получается только при проникновении на несколько сантиметров. Таким способом можно добиться, чтобы воздействию подверглись те или иные пораженные клетки.

— Но, доктор, когда приближается такой источник радиоактивности, как кобальт, люди подвергаются риску белокровия и смерти, а вы применяете те же самые лучи для лечения?..

— г- Это объясняется природой заболевания. Конечно, пораженные раком клетки разрастаются быстро и беспорядочно. Они-то более восприимчивы к радиации, чем здоровые клетки, в которых разрастается опухоль. Таким образом, принцип лечения заключается в том, чтобы правильно дозировать количество лучей, необходимое для разрушения раковых клеток, но чтобы радиация была не особенно опасной для здоровых клеток.

— Вы сказали «не особенно опасной», значит, все же опасность есть?

— Да. Радиация не безразлична для организма. Поэтому мы стараемся по возможности концентрировать излучение на самой опухоли, изолируя окружающие клетки. Так, на больного, подвергающегося действию излучения от бетатрона, мы надеваем резиновый корсет. На корсете мы рисуем метку и направляем поток электронов непосредственно на опухоль.

— Но отчего, — спросил Голова-яйцо, — пораженные клетки более восприимчивы к излучению, чем нормальные?

— Мой мальчик, вы затрагиваете узловую проблему. Эта относительная восприимчивость доказана на опыте. Но если бы мы точно знали, почему гамма- или бета-лучи действуют таким отборочным образом, может быть, рак был бы уже побежден…

Мы были счастливы, что увидели собственными глазами кобальтовую пушку. Доктор Берлиоз дал нам понять, что надо вернуться к г-же Перийе и Мишелю. Время посещения кончалось.

Когда мы снова увидели Сорвиголову, он улыбался. Сидя у постели, он держал руку матери. Прекрасные черные шелковистые волосы г-жи Перийе разметались по подушке. Ее несколько удлиненные глаза излучали нежность. Принесенный Мишелем букетик фиалок стоял в стакане с водой на столике, рядом с подушкой больной. Г-жа Перийе смотрела на Мишеля со слезами умиления. Что-то неожиданное, должно быть, произошло между матерью и сыном во время нашего отсутствия, между ними возникло нечто большее, чем нежность, — взаимная тайна.