– Возвращайтесь, дедушка, домой. До Медвежьего Мыса рукой подать, и дорога здесь мне знакомая. Не забудьте про хвойные ванны…

– Пошто забыть-то? Хвоя у нас не магазинная. – Дед Чарымов немного подумал, а потом, засмелев, спросил: – Если тертую редьку на грудки внучонку… Не повредит?

– Разрешаю, дедушка, и редьку, – улыбнулась Лена.

– Не повезло малышонку. Приехал гостевать, а вот какая оказия случилась… Ну, ничего. Корень наш живучий.

– Дедушка, а почему вы меня Кедрочкой окрестили? – спросила девушка, стараясь сдержать беспокойную лошадь.

– На этом самом месте в старину тунгусы свадьбы играли весной, в месяц Большой Рыбы. Приходит молодой охотник в чум родителей невесты и сказывает: «Осина – дерево хорошее, обласок можно делать, сохатому лекарство дает. Сосна смолистая – можно карамо рубить. Береза весной соковицей поит – душу человека радует. А вот люблю я кедрочку, краше ее нет дерева в нашей тайге. Она своей грудью молочной всю живность питает…»

Лена, проводив взглядом уезжающего старика, грустно улыбнулась. Над затопленными тальниками селезни со свистом резали крыльями воздух, носились с покриком, суетились над спокойной гладью заливных лугов. Каждому подарила весна чудное оперение и зовущий любовный голос.

– Кедрочка… – она проверяла на слух это душистое и нежное слово. – Ну что, Гнедуха, отдохнула?

Кобылица вскинула голову. Лена хлестнула легонько Гнедуху прутиком по крупу, и кобылица, чуя близость жилья, мелкой рысцой заспешила к поселку.

Жила Лена на квартире у медсестры Нины Павловны Криворотовой. Возле огорода, на задворках, протекает ручей из дальней согры, а сейчас вместо него плещется большое озеро, наполовину затопившее усадьбу. Дом старенький, из одной комнаты и кухни. Окно глядится на улицу, но самой улицы из комнаты не видно – все застит малинник и черемуховый куст, обрядившийся молодой листвой.

Едва Лена вошла в комнату, Нина Павловна с загадочной улыбкой сказала:

– Еще кулики за огородами не всхлипывали, а к нам, Леночка, гость заявился. В окно я его успела разглядеть. Молодой человек, ладный такой из себя… Оставил тебе письмо и посылку.

– Нина Павловна! Так это ж, наверное, от Наташки! Ну, давай письмо, потом плясать буду… – радостно вскрикнула Лена.

Нина Павловна протянула девушке помятый конверт с расплывшимися фиолетовыми строчками адреса и добавила многозначительно:

– А гость к обеду обещал заглянуть…

Лена дважды пробежала глазами короткое письмо, так и не услышав последние слова Нины Павловны. Она стояла посреди комнаты. С заляпанных грязью кирзовых сапог на чисто вымытый пол натекла илистая лужица. Подруга писала ей о своей жизни в таежном поселке нефтеразведчиков, о муже и сыне, звала летом в гости. В привезенной Андреем посылке оказались унты, расшитые ярким эвенкийским орнаментом, и пыжиковая шапка с длинными наушниками.

Нина Павловна внимательно глядела на примерявшую подарки девушку и догадывалась, о чем та думает сейчас, догадывалась, отчего вдруг погрустнела молодая докторша. Ждали они Шаманова во второй половине дня. Не пришел Андрей. Уехал на попутном катере в Улангай.

Алтымигай, приток Югана, извилистым усом разрезает материковую тайгу. В весенний паводок берет свое начало таежная речушка из Ледового озера, а спадет вода, и озеро летует отрезанным от реки. И тогда зачахший, обмелевший Алтымигай питают только родники да болотные ручьи. В низкий водостой верховье реки местами вовсе пересыхает.

На большом Ледовом озере есть остров. Выпучился со дна озерного, или в буйный разлив оторвало от берега всплывший торфяной мыс и оттянуло ветром на середину, на отмель, – не ведомо. Но прирос остров в том месте на многие столетия. Если смотреть с высоты, с Соболиный, как назвал остров Илья, похож на чуть сплюснутое яйцо в темно-синей озерной чаше. В длину Соболиный не меньше пяти километров, вширь – около двух. Растет здесь жеравый кедрач, по берегам белой каймой втискивается местами в чернолесье березняк. Ближе к осени, с солнечной стороны Соболиного, в низине, гроздится брусника густоты невиданной. Гребенчатыми совками за день одному человеку не спеша можно набрать целую бочку ягоды. На тупоносой западной оконечности острова царствует рябинник – излюбленное место глухарей, рябчиков и, конечно, соболей. Они-то и засеменили обильно эти места рябинником.

Сегодня, на Соболином праздник, – день привоза продуктов. Югана называет этот праздник «Винкой». В день Винки пей что угодно: спирт, коньяк, ликер – наливай, сколько душа примет. Не берет душа то, другое да третье – тогда открути проволочку – и бухнет пробка, и ударит шампанское с клубами пены в берестяную кружку. Такое бывает у обитателей Соболиного лишь один день в году, а после весь винный запас прячет Костя в ящик под висячий замок. Выпивать, ясное дело, изредка приходится, особенно зимой, в холода да морозы, но употребляется спирт таежниками как лекарство для встряски желудка, если пропадет вдруг аппетит или если болезнь-тоска подкрадется.

Но для Юганы замок на ящике с огненным напитком не преграда. У нее имеется испытанный и верный способ: долго ли прикинуться больной… «Голова болит. Знобит», – начинает жаловаться она. Главное, чтобы говорить это Косте с угрюмым лицом, сонным, вялым языком. Тут уж ничего не поделаешь. У Юганы «простуда». Как выгонять болезнь, старуха знает. Забирается она на глинобитную русскую печь, в большую сковороду выливает поллитровую кружку спирта, ложится для прогрева на спину, ступни ног ставит в сковороду со спиртом и лежит, потеет, выгоняя придуманную простуду. Ну а после такой процедуры сливает из сковороды спирт обратно в кружку. Спирт никогда грязным не бывает – чего брезговать: ноги-то свои в нем прели. Покряхтит Югана, хитро посмотрит на Костю. Видит, тот своими делами занят – соболиные клетки мастерит либо патроны набивает, – пригубит несколько глотков спирта, заест вареной сохатиной, куски которой нанизаны на деревянный шомпол и подвешены у трубы для сушки. Глядь, через полчаса «больная» песни запоет. Костя все эти хитрости Юганы давно знает, но виду не подает. Разве можно не верить старой эвенкийке, если сам он объявил: «Спирт – лекарство». Придет к Югане простуда или болезнь-тоска – ладно, можно старухе маленько и выпить. День Винки еще не начался. Для праздничного стола готовила Югана закуску: отваривала оленьи языки, губы, печень. Выбирала лучшие куски мяса. Таня помогала ей – выкладывала из котла студить крупных окуней. Холодное окуневое мясо, да с горчицей – такой еды не найдешь и у лучших столичных поваров. Хлопочут женщины, торопятся. Кости с Ильей нет дома. У них дело важное – нужно отвести неводник подальше от берега и поставить на якорь. Бензин-то авиационный в бочках. Закурит кто невзначай поблизости или из трубы ветер закинет искру…. Мешки с мукой, крупой, сахаром и другими продуктами парни еще утром перетаскали в лабаз.

Тане очень хотелось расспросить старуху, как ведут отлов соболей в этом урмане, заброшенном за триста километров от Улангая. Два года назад она окончила в Томске сельхозтехникум – училась заочно и работала на звероферме зоотехником. Лисоферма в Улангае маленькая. Вместо прибыли пока приносит артельному хозяйству один убыток. За несколько дней до того как Тане уехать на Соболиный, был у нее с председателем важный разговор:

– Все, Танюша, о соболях высматривай. Выспрашивай Костю. И не запоминай, а врезай себе в память. Дело начинать нам с тобой предстоит новое, незнакомое, но, по всему видать, очень прибыльное. Зверофермы, которые у нас в стране занимаются соболеводством, по пальцам пересчитать можно. Выходит, доброго опыта зачерпнуть неоткуда. Есть в нашем деле один спорный вопрос: где удобнее основать будущую соболиную ферму – в Улангае или там, на острове? Это тебе решать.

– Они хотят передать в артель своих соболей? – удивленно спросила тогда Таня. – Но артели придется тогда выплатить громадные деньги…