Организующее устройство будет в соответствии с программами перерабатывать исходные материалы и выпускать совершенно готовый продукт или давать сигнал тревоги, если ему не хватает того или иного материала. Впрочем, если превращение элементов удастся надежно осуществить в малых масштабах, о сырье беспокоиться не придется: репликатор сможет работать, не потребляя ничего, кроме воды или воздуха. Располагая простейшими элементами: водородом, азотом и кислородом, машина будет синтезировать более тяжелые элементы, а затем организовывать их так, как требуется. Но при этом понадобится очень чувствительный и абсолютно надежный метод балансирования массы и энергии, иначе репликатор будет выделять в виде весьма нежелательного побочного продукта, пожалуй, побольше энергии, чем водородная бомба. Этот избыток энергии можно было бы направить на изготовление какой-нибудь легко удаляемой «золы», вроде свинца или золота.

Несмотря на все сказанное ранее о невероятных трудностях синтеза высших органических структур, было бы нелепо предполагать, что машины не смогут в конце концов создавать любое вещество, изготовляемое живой клеткой. Всех фанатичных приверженцев витализма, которые еще сомневаются в этом, мы отсылаем к главе 18, где они узнают, почему неодушевленные устройства по самой своей сути могут быть гораздо более эффективными и гибкими, чем живые существа хотя на современном этапе развития техники они еще очень далеки от этого. Поэтому нет оснований сомневаться, что в конечном счете репликатор сможет производить любой пищевой продукт, какой только человек в состоянии пожелать или придумать. Сотворение безупречно приготовленного филе «миньон» может длиться на несколько секунд больше и потребует больше исходного материала, чем создание чертежной кнопки, но в принципе это одно и то же. Если это покажется удивительным, то напомним, что сегодня никто не изумляется современным средствам звукозаписи, позволяющим воспроизвести высочайшее вдохновение Стравинского с такой же легкостью, как и звучание камертона.

Пришествие репликатора будет означать, что настал конец заводам и фабрикам; прекратятся, вероятно, и перевозки сырья, отпадет необходимость в сельском хозяйстве. Отомрет вся структура промышленности и торговли в ее современном виде. Каждая семья будет на месте производить все, что ей нужно, как это, по существу, делалось на протяжении большей части истории человечества. Нынешняя эра массового производства будет рассматриваться тогда как непродолжительный период между двумя длительными эпохами натурального хозяйства, единственными ценными предметами обмена будут матрицы или записи, которые нужно вводить в репликатор для управления его созидательной работой.

Я уверен, что все дочитавшие мою книгу до этой строки скажут: но такой репликатор будет стоить так дорого, что никто не сможет купить его. Да, это правда, первый экземпляр будет стоить, наверно, не меньше триллиона долларов, причем эти затраты распределятся на несколько столетий. Зато второй образец уже ничего не будет стоить, так как первой задачей репликатора явится создание других репликаторов. Здесь, пожалуй, уместно будет напомнить, что в 1951 году выдающийся математик Джон фон Нейман сформулировал важный принцип, который утверждает возможность создания машины, способной воспроизводить любые другие машины, в том числе и самое себя. Кстати, человечество убедительно доказывает справедливость этого принципа более ста тысяч раз в течение суток.

В обществе, обладающем репликатором, все материальные блага станут буквально дешевле дешевого. Использованные носовые платки, бриллиантовые тиары, совершенно неотличимые копии «Джоконды», единожды надеванные норковые пелерины, недопитые бутылки самого превосходного шампанского — все это по мере того, как отпадёт надобность, будет выбрасываться в мусоропровод. Даже мебель в домах будущего может исчезать на то время, пока она не нужна.

На первый взгляд может показаться, что в такой баснословно богатой Утопии, в мире, далеко превосходящем самые необузданные мечты Аладина, все блага потеряют какую бы то ни было ценность. Это поверхностное суждение; так мог бы подумать монах, живший в X веке, если бы ему сказали, что когда-нибудь каждый человек сможет владеть всеми книгами, которые он в состоянии прочитать. Однако после изобретения печатного станка ценность книг и уважение к ним вовсе не умалились от того, что эти некогда редчайшие предметы ныне стали одними из самых распространенных. Равно и музыка не утратила своей прелести, хотя теперь ее можно слушать сколько угодно, лишь включив, радиоприемник.

Вероятно, истинное мерило ценностей появится только когда материальные блага обесценятся. Произведения искусства будут бережно сохраняться потому, что они прекрасны, а не потому, что они редки. Ничто — никакие «вещи» — не будут цениться так высоко, как мастерство, умелые руки, владение интеллектуальной профессией. Одно из обвинений, которое часто предъявляют нашей современной культуре, состоит в том, что она материалистична. Как смешно будет оно звучать, если наука даст нам столь всеобъемлющую и абсолютную власть над материальной Вселенной, что ее дары уже не будут больше искушать нас, потому что станут слишком доступными.

Большое счастье, что репликатор — если он вообще будет когда-нибудь создан — появится лишь в отдаленном будущем, после многих социальных революций. Наша, современная культура, заполучив такую машину, быстро скатилась бы к сибаритскому гедонизму^[34], за которым последовала бы немедленно скука абсолютного пресыщения. Некоторые циники могут усомниться, способно ли вообще человеческое общество когда-нибудь приспособиться к неограниченному изобилию, к освобождению от проклятия, ниспосланного на Адама, — проклятия, которое, возможно, было скрытым благом.

Однако в каждом веке кучка избранных обладала такой свободой и отнюдь не все из них были развращены ею. По-моему, действительно цивилизованным достоин называться тот, кто способен увлеченно трудиться всю свою жизнь, даже если ему не нужно зарабатывать на хлеб насущный. Отсюда следует, что главнейшая проблема будущего — воспитание человечества; впрочем, это давно уже известно.

Итак, можно надеяться, что когда-нибудь век грохочущих заводов и битком набитых складов отойдет в прошлое, так же как отошли времена прялки, домашнего ткацкого станка и маслобойки. И тогда наши потомки, не отягощенные жаждой стяжания, вспомнят о том, что забыли многие из нас: единственное, что действительно важно в жизни, — это такие неосязаемые вещи, как красота и мудрость, смех и любовь.

Признаюсь (хотя это признание и выдает меня с головой как современника Рин-Тин-Тин^[35] и Мэри Пикфорд), что самое сильное впечатление в кино оказал на меня эпизод, когда Клод Рэйнз^[36] разматывает бинт со своей головы — и обнаруживается, что под бинтом ничего нет. Идея невидимости со всем могуществом, которым обладал бы сумевший ее осуществить, извечно манит человека; мне думается, что это одно из самых распространенных тайных желаний людей. Но она давно уже не появляется в научно-фантастической литературе для взрослых — она чересчур наивна для нашего утонченного века. От нее отдает магией, которая ныне вышла из моды.

Между тем невидимость вовсе не относится к идеям, сопряженным с очевидными нарушениями законов природы; напротив, есть множество вещей, которые невозможно увидеть. Невидимо большинство газов, в соответствующих условиях невидимы и некоторые жидкости и отдельные твердые тела. Мне никогда не приходилось разглядывать большой алмаз в бокале с водой, но однажды я искал контактные линзы в ванне, и, надо сказать, они обладали такой невидимостью, что я, например, вполне удовлетворился бы ею. Многие, наверное, видели поразительные фотографии рабочих, несущих большие витринные стекла; когда стекло чистое и вдобавок покрыто слоем вещества, снижающего отражательную способность, оно почти так же невидимо, как воздух.