Это отступление, надеюсь, не увело нас от главной цели. Здесь мне было важно указать на те сложности, которые существуют в русском сознании, русском опыте. Сложности форми

рования персоналистской историософии. Хотя должен сказать: в XX в. русская литература (высшая, законченная форма проявления русского сознания) продемонстрировала не только самоистребление личности в человеке, но и прямо противоположное. Юрий Живаго, Алексей Турбин, Григорий Мелихов, Глеб Нержин — примеры восстановления личности в правах, а человека как основной социальной категории. Более того, в этих персонажах русская литература пошла дальше образа «лишнего человека»; «лишность» в положительном смысле была преодолена. На смену утопически-мифологизированному герою пришел действенно-метафизический образ…

И это наша великая надежда на то, что и мы готовы включиться в дело реализации великой персоналистской задачи, стоящей перед христианскими народами.

I

Середина 90-х. Еду в такси из Шереметьева, где встречал двух немецких профессоров. Один высокий, с усами а 1а Ницше, фамилия начинается с «фон», непрерывно курит. Преимущественная сфера интересов — политическая мысль Античности и какая-то ее проекция на Современность. Другой, напротив, маленький, худенький, «французистый». Специалист по Восточной Европе и России. По существу, мы знакомимся, и потому идет разведка. — Что читал? Во что веруешь? — Спрашиваю (сам не знаю почему, немного волнуясь): «У нас становится популярным Карл Шмитт, а в Германии?» — «Да», — отвечает «Ницше». «Карло Шмид…». И так далее. «Нет, Карл Шмитт», — подчеркиваю я. «Ах, Карл Шмитт», — теряя интерес, зевают виссеншафтлеры.

…О Карле Шмитте я впервые услышал где-то в начале 80-х. При том, что уже лет десять профессионально изучал Германию. Это, конечно, свидетельство моего качества как германиста, но и свидетельство востребованности Карла Шмитта немецким обществом. То есть о нем не говорили, не писали. Иначе я бы — при всем своем верхоглядстве — не проскочил бы мимо этого имени.

…С годами Карл Шмитт становился для меня все более и более … Нет, не знаю слова, которым можно было бы обозначить это. Привлекательным, желанным, интересным? И это, и что-то иное. Наверное, то же чувство хотел выразить (и выразил в отличие от меня) Мандельштам: «И еще над нами волен / Лермонтов — мучитель наш…» Да, да, что-то очень схожее.

Из русских такими же «мучителями» для меня стали Леонтьев и Бродский (странное соседство? — о, нет, очень даже нет). — «Когда нам ставит волосы копной / Известье о неведомом шедевре». Именно: волосы копной, мороз по коже, замедляется дыхание…

Но кто он такой, этот Карл Шмитт? Прожил почти целый век. 1888–1985. Появившись на свет при Александре III, умер в год прихода к власти Горбачёва. Это по нашей, русской, хронологии. Но и по своей, германской и европейской, Карлу Шмитту удалось продержаться от Бисмарка до Коля.

Мировую известность этот политический мыслитель и правовед приобрел в 20-е. В качестве одного из лидеров «консервативной революции», которой классическая Германия ответила на поражение в мировой войне, революцию «неполноценных» 1918 г., версальский унизительный порядок и русский коммунизм. Уже в те времена у него была громкая репутация врага либерализма, реакционера, сторонника сильной и жесткой власти. В 30-е этот список пополнился еще более замечательными «характеристиками»: теоретик, проложивший путь гитлеризму, «коронный юрист» Третьего рейха, политидеолог тоталитарного государства, воинствующий антисемит.

1 мая 1933 г. профессор права Кёльнского университета Карл Шмитт подал заявление в партию — Национал-социалистическую рабочую партию Германии. Вскоре он получил партбилет за номером 2.098.860. «Я счастлив, что я этой силы частица…» Вместе с ним и большей частью немецкого народа были счастливы Мартин Хайдеггер, Эрнст Юнгер, Готтфрид Бенн и другие персонификаторы «сумрачного германского гения».

Ему покровительствует сам Герман Геринг. Шмитт получает профессуру в Берлине, становится членом Госсовета Пруссии и возглавляет влиятельный правовой журнал. Горячо одобряет действия Гитлера, когда тот устраивает «ночь длинных ножей»; неутомимо сражается с мировым еврейством и т. д. Хотя, конечно, жизнь в Третьем рейхе и у него не была безоблачной. Подвергался критике завистников, людей не столь утонченных и глубоких…

В 1945 г. арестован сначала русскими, был выпущен, но затем американцы отправили его на полтора года в лагерь для интернированных. Привозили даже в Нюрнберг, на допросы — в качестве свидетеля. Срока Шмитт не получил, хотя вышел на волю с «аттестатом» — моральная ответственность за преступления нацизма.

Оставшиеся десятилетия провел в своем родном Плеттенберге — городке в 80 примерно км северо-восточнее Кёльна.

Карл Шмитт — одна из центральных фигур XX столетия. Его социальный (политико-юридический) проект потерпел сокрушительное поражение. Но шмиттовская критика номиналистско-кантианско-либеральной западной цивилизации имеет непреходящее значение. Прежде всего, для самой этой цивилизации. Более того, он, безусловно, принадлежит к тем немногим, кто в наше время закладывал основы рационального, научного знания о мире следующего века.

Судьба Шмитта трагична: истовый католик в качестве идеолога безбожного и человеконенавистнического режима. Имя Шмитта навсегда опозорено его расизмом и оправданием зла. Идеи Шмитта обладают жгучей актуальностью.

Это — в двух словах. Пространнее и глубже о нем можно узнать из работ замечательного современного русского социолога Александра Фридриховича Филиппова. Этот ученый давно уже имплементирует Карла Шмитта в русскую культуру и мысль.

Почему Карл Шмитт интересен и важен нам? На поверхностном уровне ответ прост. Наша ситуация, как бы мы от этого ни открещивались, похожа на веймарскую. Причем не внешне, о чем любят говорить все, начиная с Александра Янова, а внутренне. Всегдашняя драма неустойчивой демократии в бедной стране с кризисом идентичности. Но важнее, разумеется, иной уровень, иное измерение.

Это всё то, что относится к эссенции жизни. Это тема гения и гениальности. Тема моральной и социальной ответственности. Тема насилия и зла. Тема привлекательности зла. И Карл Шмитт притягивает к себе, как притягивает зло. Как притягивает Ленин. Как совершенно инако влекут к себе Леонтьев и Розанов. С их эстетизацией зла и насилия, незаметно становящейся онтологизацией зла и насилия.

Кстати, Карл Шмитт неоднократно говорил, что мир создан как результат Божественной борьбы. Сами же человеческие конфликты для него суть отражение той борьбы, которую Бог установил для людей после грехопадения Адама в качестве онтологической. В своем замечательном «Глоссариуме», посленацистском дневнике, когда пришла пора подводить итоги теории, которую он создал, и практике, которой он служил, мыслитель запишет: «Скажи мне, кто твой враг, и я скажу тебе, кто — ты». И добавит:

«Distinguo ergo sum» (различаю следовательно существую. — лат.).

Да, «разделяю, следовательно, существую». Согласно Карлу Шмитту, дружба вырастает из объединяющего субъектов чувства враждебности к чему-то (кому-то). Это знаменитое русское — «дружить против кого-то». Коллектив есть политическое тело только тогда, только в том случае, если у него есть враги. То есть «иметь врагов» = существовать, «иметь врагов» — онтологическое качество. Бытие, бытийственность вне и без врагов и борьбы с ними невозможна по определению. Причем к врагу никаких отрицательных «чувств», ничего «личного», просто враг — «другой», «чужой», «посторонний». Идентифицировать врага — важнейший шаг и единственный способ самоидентификации. Исходя из этой логики, Карл Шмитт выводит универсальную (как ему кажется) формулу: мир без войны — это мир без политики, мир без политики — это мир без враждебности, мир без враждебности — это мир без человеческого бытия.