Но, пожалуй, крупнейшим экспертом русского либерализма начала века по вопросу собственности на землю был А.С. Изгоев. Более четверти века он отдал изучению аграрного кризиса и общинного землевладения. Профессор, публицист, член ЦК кадетской партии, веховец, оказавшись в эмиграции, он пишет статью «Общинное право», которая стала квинтэссенцией всех его размышлений.

В ней Изгоев утверждает: «Основной факт … и основная причина подлинной социальной русской революции, появившейся на поверхности в 1905 г. и победившей в 1917-м, состоит в том, что 80 % населения России жило по иному праву на землю, чем остальные 20 %, состоящие из городских и, вообще, более затронутых культурой жителей. В этом основном раздвоении и заложена была та мина, которая взорвала все социальное здание Российской Империи». Вне всякого сомнения, это точный диагноз. Хотя, впрочем, хорошо известный и по другим источникам.

Однако ученый не ограничивается этим и ставит вопрос (в конечном счете главный вопрос): «В чем же юридическая сущность крестьянского права на землю, получившего свое выражение в так называемом "общинном землевладении"?». Здесь же дается ответ: «Юридически это землевладение должно быть определено не как землевладение общины, а как владение крестьян землей на общинном праве … Общинное право есть индивидуальное, вотчинное право, в силу которого каждый управо-моченный крестьянин-домохозяин в пределах данной земельной территории-общины, границы которой устанавливались исторически, имеет право на владение и пользование определенным участком земли на равных с прочими домохозяевами данной территории основаниях». И далее, развивая, расшифровывая эту — ошеломительную и ошеломляющую по тем выводам, которые из нее следуют, — свою идею: «Общинное право есть право индивидуальное. Оно является не правом общины, а общинным правом индивидуума. Управомоченным является не община, а крестьянин-домохозяин. Община — только земельная единица, территория, границы которой установились исторически. Она не — субъект общинного права, а лишь место его применения, с весьма подвижными границами, которые в идее могут передвигаться от деревенского сельского общества до волости, уезда, губернии, области и, наконец, всего государства. Субъектом права является крестьянин-домохозяин».

Таким образом, в рамках общины владение и пользование землей осуществляются на основе права индивидуального, а не коллективного. Следовательно, «становится ясной полная беспочвенность всех славянофильских и народнически-социалистических утопий о превращении общины в социалистическое или коммунистическое общество с коллективным хозяйством и производством. Поскольку в русской деревне на практике бывали опыты подобного хозяйства ("общинные запашки"), они являлись результатом не общинного духа, а бюрократических мероприятий…». Если Изгоев прав, то, казалось бы, рушится один из центральных русских мифов: об отсутствии у нас реальных условий для возникновения частной собственности на землю и об особых, непреодолимых и вечных, тяге и склонности нашего народа к коллективистско-социалистическому устройству. Рушится миф об органических общинных традициях.

А вот по Изгоеву, таких традиций-то и нет. «Общинные запашки» являлись на свет не из общинного духа, а вследствие насилия «бюрократических мероприятий». Кстати, о неорганичности «общинных (общественных) запашек» свидетельствует и такой тонкий знаток этого вопроса, как В.В. Леонтович. По его словам, когда в начале 40-х годов XIX в. государственные крестьяне узнали о готовящихся графом П.Д. Киселевым реформах, их охватило острое беспокойство. Зажиточные «стали переходить в горестное состояние … Крестьяне боялись именно введения общественной запашки. Это явно противоречит предвзятому мнению о том, что великороссам присуще врожденное стремление к коллективизму».

Но Изгоев не останавливается на констатации индивидуалистической природы института общинного права. Он подвергает его дальнейшему рассмотрению. «Общинное право есть право вотчинное. Это означает, что по этому праву крестьянин-домохозяин приобретает не право требования, не право на идеальную долю общественной земли, которая может быть возмещена соответствующей долей дохода, а определенный кусок земли

in natura …

В силу общинного права у каждого крестьянина-домохозяина есть свое индивидуальное право требования на определенный

in natura

участок земли на равных с прочими основаниях. Никакой сход, ни простым большинством, ни квалифицированным, не может лишить его этого участка

in natura.

Поэтому общинное право и есть право вотчинное, гораздо более близкое к обыкновенному римскому праву собственности на землю, чем к праву на идеальную часть какой-либо вещи. Этим объясняется, что крестьянин-недомохозяин не есть в сущности субъект общинного права».

Следовательно, субъектом общинного права является не крестьянин вообще, но — крестьянин-домохозяин. То есть тот, кто в правовом смысле возглавляет семью. По своему положению, полномочиям и обязанностям он схож с фигурой домо-владыки,

pater familias

в Древнем Риме. Это свидетельство в пользу того, что существовали все основания для окончательного превращения индивидуалистического и вотчинного общинного права в «обыкновенное римское право собственности». Однако имелись и весьма значительные преграды на этом пути. «…Каждый крестьянин-домохозяин получает земли сообразно числу имеющихся у него во дворе наличных душ обоего пола. Количество этих душ постоянно меняется. С одной стороны, растет общее число населения общины, с другой — меняется число земельных единиц каждого двора. Не успевают … распределить землю, как уже "равные для всех основания" оказываются в целом ряде отдельных случаев нарушенными, и обиженные начинают требовать восстановления их прав. Теоретически, сидя в кабинете, можно, конечно, придумать ряд способов восстановления нарушенного права без передела и без переверстки участков, путем оставления достаточного запасного земельного фонда, выдачи вознаграждений, прогрессивного налогового обложения и т. д. На деле все эти кабинетные измышления не ведут ни к чему. Общинное право теснейшим образом связано с переделами, может осуществляться только через них. По идее общинное право требует постоянных, непрекращающихся переделов…».

Из этих слов Изгоева совершенно очевидно явствует, что институт общинного права содержал в себе непреодолимое противоречие между органической тенденцией к становлению «нормальной» частной собственности на землю и необходимостью постоянно поддерживать принцип «равных для всех оснований». Александр Соломонович так говорил об этом: «…В самой сердцевине общинного права заложено зерно его разрушения: или постоянный, непрерывный дележ до полного исчезновения смысла хозяйствования, или закрепление участков за их владельцами. Только эти два выхода и есть у общинного права, только они реальны и действительно наблюдаются в жизни». Что же тогда поддерживало общину, не доводило ее до саморазрушения? Возможность пространственной экспансии, неуклонное расширение территории «Государства Российского». Это был единственный выход, единственный способ сохранения некоего равновесия между вотчинным правом и необходимостью уравнения через передел.

Но в условиях демографического взрыва и исчерпанности всей целины (в Европейской России) данная возможность отпала. Этот — единственный мирный — путь оказался закрыт. Столыпин попытался решить проблему, сделав ставку только на вотчинное право — помогая ему наконец-то закрепиться в качестве частного. Тогда взыграл передельно-пространственный инстинкт общинников. И энергия этого инстинкта обратилась на то, что еще можно было «заглотнуть» и подвергнуть переделу. Речь идет о помещичьих, дворовых и прочих землях: «Когда в 1917 году … разразилась вторая революция, победило общинное право, не встретив серьезного сопротивления ни в какой социальной среде. Победила та тенденция общинного права, которая стремилась разрушить границы общины от селения до пределов всей Империи. Общинное право, опираясь на миллионы вооруженных крестьян в серых шинелях, шло и ломало стихийно».